Последний орк

Де Мари Сильвана

Йорш не хотел умирать, но лучше было умереть только ему: мысль о том, что он обрек на гибель свою обожаемую супругу и свою обожаемую дочь, была для него нестерпимой.

Но нужно было сделать нечто большее: он должен был утешить Эрброу, помочь ей пережить его смерть. В последний раз взгляд его утонул в черных глазах супруги, и в последний раз он прочел в них, помимо гордости, отчаяния и ненависти, всю ее любовь к нему. Бесстрашие ее взгляда придало Йоршу мужества. Она спасет мир и их дочь. Он хотел сказать ей что-то, в последний раз. Поблагодарить ее за все: за то, что она любила его, за то, что была на свете, за то,

что подарила ему дочь. Сказать, что она не должна плакать, не должна тратить свою жизнь на слезы и сожаления, а должна жить, радоваться жизни и наслаждаться ею до последнего мгновения. Но он знал, что у него мало времени.

— Продолжай жить, — сказал он, обращаясь к Роби.

Потом оторвал от нее взгляд и нашел глазами испуганное лицо Эрброу. Девочка подавила свои рыдания и теперь неподвижно сидела на руках у страшного палача. Судья отдал приказ вложить стрелы в луки. Лучники натянули тетиву. Йорш не отрывал взгляда от глаз дочери: его улыбки не хватало, чтобы успокоить ее, она была слишком напугана.

— У меня больше нет волшебных сил. Дайте ребенка матери, и я не прокляну вас, умирая.

— Если бы проклятия эльфов могли нанести мне вред, — безмятежно ответил Судья, — то меня бы здесь уже не было, не так ли?

Взгляд Йорша утонул в голубых глазах Эрброу. Он знал, что душа того, кто преодолеет тень страдания и окунется во тьму смерти, как и душа его дочери, принужденной смотреть на агонию своего отца, или навсегда останется сломленной, или возвысится над всем.

Йорш подумал об эриниях. Когда-то он сказал им, что их ожидают безграничные луга под бескрайним небом, которые покроются цветами при их появлении, и звезды засияют еще ярче. Он сказал, что они научатся летать среди звезд. Перед лицом собственной неизбежной смерти он понял, что говорил правду.

Образ безграничных лугов под бескрайним небом заполнил его душу и принес покой и умиротворение. Йорш заметил, как отчаяние в глазах дочери исчезло. Она тоже видела раскинувшиеся под бескрайним небом луга. На короткое мгновение малышка улыбнулась.

Он не боялся, и Эрброу тоже.

Теперь он мог умереть.

Судья дал приказ стрелять.

Йорш почувствовал острую боль в плече. Он подумал о том, что Энстриил мог испугаться и пуститься вскачь, унося его далеко и оставляя Эрброу в руках палача. Не сводя глаз с дочери, эльф спешился. Он все еще мог стоять на ногах. На короткое мгновение он пожелал умереть сразу, остановить свое сердце, чтобы избежать боли от стрел, — будучи эльфом, он был способен на это. Его силы, растоптанные, уничтоженные болью и страданием, несмотря ни на что, не могли исчезнуть бесследно. Что-то всегда остается: их не хватило бы на то, чтобы бороться, чтобы спасти Роби, Эрброу и Джастрина, но он мог бы остановить свое сердце или отклонить одну-единственную стрелу. Он отказался от бессмертия — но у него осталась возможность ускорить свою смерть, самому выбрать подходящий момент. Но он снова отогнал эту мысль, стараясь не заразить ею Эрброу: его дочь должна была понять, что жизнь, какая угодно жизнь, слишком дорога, чтобы тратить попусту ее последние мгновения, пусть даже они несут с собой боль.

Йорш не желал терять ни секунды, он хотел до последнего смотреть на свою дочь.

Он больше не испытывал страха, но лишь бесконечную грусть. Его дочка вырастет без него. Роби будет жить без него. Два малыша

родятся без него. Взгляд его затуманился, словно он смотрел через какую-то вуаль, и с удивлением Йорш понял, что глаза его наполнились слезами. Он растерялся на мгновение, но потом обрадовался тому, что все-таки съел половину моллюска в день своей свадьбы, ведь это дало ему возможность плакать, как это делают люди.

Глава двадцать восьмая

Ее папа ни на мгновение не отводил от нее глаз. Эрброу увидела безграничные луга под бескрайним небом. Страх прошел. Осталась лишь грусть, необъятная, как луга и небеса, которые она видела.

Она никогда больше не положит голову на папино плечо. Никогда больше не услышит его голос, который всегда пел ей колыбельную или рассказывал сказки на ночь, и под эти звуки она легко соскальзывала в мир снов, не опасаясь чудовищ, которые живут в темноте и которых могут видеть только дети. Никогда больше она не почувствует его запах в маминых волосах.

Ей хотелось плакать, но мама сказала, что нельзя. Командир плохих людей вновь отдал приказ, и в этот раз выстрелил воин, который стоял с ним рядом, тот, у которого был разноцветный хвост на шлеме. Стрела попала папе в сердце, она чувствовала это: ужасная, невыносимая боль. Эрброу едва сдерживала желание заплакать. Даже Джастрин, хоть он был старше ее, и тот всхлипывал.

Папа упал и остался лежать неподвижно. Земля, орошенная кровью, превратилась в грязь.

Эрброу обернулась к человеку, который держал ее, и посмотрела ему в глаза, бегавшие из стороны в сторону в узких прорезях кожаного капюшона. Она указала на маму. Черный человек понял ее. Он раздумывал несколько мгновений, потом пожал плечами и кивнул. Палач подошел к Роби, чтобы девочка оказалась рядом с матерью.

— Сейчас папа встанет на ноги, вот увидишь, — прошептала мама. — Они не знают, что у папы есть куча волшебных сил. Сейчас что-нибудь случится…

Эрброу знала, что это неправда, что папа не поднимется. Внутри нее, там, где раньше был папа, осталась черная ледяная пустота.

И тут весь мир стал зеленым.

Солдаты всё еще смеялись. Джастрин продолжал всхлипывать. Мама стояла неподвижно и не отрывала глаз от лежавшего на земле папы.

Мир стал зеленым, но никто этого не заметил. Лишь она, Эрброу.

Это был прекрасный зеленый цвет, с переплетавшимися поверх него золотистыми узорами, через которые просвечивало солнце.

Безграничные луга под бескрайним небом.

Два крыла, зеленых, как луга, необъятных, как небо…

Кто-то с огромными зелеными крыльями прилетел за ее папой: он больше не был один.

Там, где раньше зияла черная ледяная пустота, теперь появилось странное ощущение весеннего ветра, запаха цветов, вкуса морской воды.

Ощущение, которое испытывает тот, кто летит на драконе.

Возле копыт Энстриила, там, где лежал папа, земля покрылась маленькими цветами. Их было столько же, сколько звезд на небе. Множество белых лепестков и желтое солнышко в центре. Наконец Эрброу вспомнила, как они назывались: ромашки.

— Айа нет, — тихо сказала она маме.

Эрброу еще никогда так не сожалела о том, что не может говорить, как сейчас. Насколько быстро и четко работал ее разум, настолько же безнадежно язык ее запутывался в тех нескольких слогах, которые у нее получалось выговаривать.