Последний орк
Шрифт:
Добыча была конфискована, а его самого отвели в караулку. Наказание заключалось в двенадцати ударах плетью. По окончании ему объяснили, что наказанию можно было подвергнуться один-единственный раз: если он еще раз попадется на браконьерстве и по оставшимся шрамам будет видно, что это не в первый раз, его ждет изгнание из города. Его и всех его родных. Все вон. Варил позволил им жить в его стенах. Тот же, кто не уважает его законы, должен немедленно убираться и искать себе другое место, где жить и где подыхать.
Ранкстрайл, шатаясь, вышел из караулки и упал на землю. Он лежал там, пока солнце не поднялось высоко над городом и не задул ледяной северный ветер.
Стыд
Но оставалась проблема еды. Он не мог больше рисковать. А без охоты все в его доме умерли бы с голоду.
В тот самый момент мимо него прошел глашатай, напоминая всем и каждому, что графство Далигар, располагавшееся всего в двух днях ходьбы, снова призывало на свою службу наемников, официально именовавшихся легкой пехотой и кавалерией. Последний призыв был много лет назад, когда ужасный Проклятый Эльф побывал в городе, уничтожая кур, людей, собак, канареек, а возможно, и котов, коров, овец, козлов, баранов и заодно золотых рыб в фонтанах. Ранкстрайл уже слышал эту историю, когда родилась его сестра Вспышка, и задавался вопросом, был ли Далигар обыкновенным городом или все-таки каким-то зверинцем. Свихнувшийся Писарь рассказывал свою версию: по его словам, малыш Эльф лишь воскресил курицу, тем самым отдалив, пусть всего на один раз, грусть смерти. Эта бессмыслица в очередной раз доказывала Ранкстрайлу, насколько недостоверными были рассказы писаря.
Спустя годы Эльф все еще не был схвачен. Может, он уже умер — наверное, от страха перед всеми героями, бросившимися на его поиски; во всяком случае, он не давал о себе знать.
В этот раз рекрутов набирали из-за Черных разбойников — бандитов из южных земель.
Ранкстрайл услышал слово «деньги» (которое глашатай умело вставлял в каждую фразу), как умирающий от жажды слышит звук падающих на раскаленный камень капель. Мысль покинуть родной дом разрывала его сердце, но мысль о деньгах была притягательна, словно волшебство.
Ранкстрайл знал, что благодаря высокому росту и уже пробивавшейся бороде он походил более на молодого мужчину, чем на рослого подростка, и его без проблем взяли бы в наемники. После долгих лет бесед, точнее, монологов Свихнувшегося Писаря он обладал завидными познаниями о графстве Далигар и о его войсках. Дополнительные сведения Ранкстрайл получил в обмен на еду от встретившегося ему по дороге бродяги, который находился в каком-то дальнем родстве с одним наемником. У Ранкстрайла возникло подозрение, что на самом деле бродяга был дезертиром, но, как бы то ни было, сведения эти оказались куда более полезными, правдоподобными и достоверными, чем объяснения глашатая.
Как говорил писарь, название легкой пехоты и кавалерии было связано с тем, что наемники использовали кожаные кирасы и шлемы с редкими металлическими накладками, так что доспехи их были дешевыми и, естественно, очень легкими. Все части доспехов скреплялись кожаными (если на них хватало денег) или конопляными шнурами, и когда шнуры изнашивались, солдат заменял их чем мог: если не находил конопли или кожи, использовал бычьи сухожилия, снятые с доспехов убитых бандитов или орков. Таким образом, солдаты легкой пехоты и кавалерии своим видом и запахом ненамного отличались от врагов, с которыми должны были сражаться.
Будучи более легкими, кирасы и защищали слабее: не всегда останавливали рубящий удар сабли, а стрелы и дротики, выпущенные с близкого расстояния, ранили через раз. Зато такие кирасы давали возможность двигаться с завидной скоростью, такой
Когда сражение казалось проигранным, наемники удирали — официально это называлось отступлением, и бегство не наказывалось при условии, что за ним следовала контратака и победа. Принцип был прост: сбежавший солдат остается жив и, следовательно, может сражаться дальше. Когда наемник погибал на поле боя, его там и оставляли. Его боевые товарищи, если в тот момент они не отступали, не нападали, не бежали и не сквернословили из-за скудного рациона или невыплаченных денег, могли порой выкопать павшему могилу, установив на ней что-либо в память о нем. Если у него были жена и дети, то иногда товарищи могли сохранить для них какие-то вещи погибшего, но теоретически наемникам запрещалось иметь семью. Наемники не могли жениться. И не только потому, что тогда они бы слишком беспокоились о том, как бы не подохнуть. Просто таким, как они, лучше совсем не жениться.
Чтобы попасть в кавалерию, нужен был конь, так что сначала приходилось вербоваться в пехоту.
Брали всех желающих, всех, чье мнение о собственном праве на выживание было настолько низким, что он желал быть завербованным. Никто не спрашивал о происхождении, имени или возможных проступках в прошлой жизни солдата. Платили пятнадцать медяков и один сребреник каждые три месяца; бывало, что содержание выплачивали не вовремя, бывало, что выплачивали лишь частично, бывало, что вообще ничего не выплачивали, но бывало, что выплачивали все, да еще и в положенное время. Плату за первый год выдавали вперед, чтобы было на что приобрести кирасу, меч, латные наголенники, шлем, хотя бы один стилет, арбалет и лук. Стрелы учились делать сами, для экономии. Ведь насколько бы низкосортной, разномастной и потрепанной ни была экипировка, платы за год чаще всего не хватало на покрытие всех расходов. Выплата процентов по займам была одним из постоянных кошмаров, преследовавших наемников по ночам наряду с арбалетами орков и засадами разбойников.
Насколько понял Ранкстрайл, основой выживания принадлежавших к легкой пехоте была надежда — надежда, что тебя не убьют и что тебе заплатят. Надежда, что паек будет не слишком маленький и не слишком гнилой. Надежда, что стрелы собственного изготовления не сломаются, не изменят вдруг направление, не окажутся слишком тонкими у острия и смогут остановить бандитов и орков до того, как те успеют метнуть свои проклятые дротики с наконечниками из железа или стали, сделанные настоящими кузнецами и выпущенные из настоящих арбалетов, сделанных настоящими военными мастерами.
Срок найма определялся в пятнадцать лет. Если до истечения этого срока кто-то пытался смыться, наказанием была виселица. Тем, кто дезертировал в первый год, то есть в период службы, который уже был оплачен, тоже грозила смерть, но более изощренная. Аналогичное наказание, но после длительных и мудреных формальных процедур, назначалось за систематическое нарушение дисциплины, за «отступление» с последующим поражением и за мятеж или, упаси бог, восстание.
Меньшие проступки грозили более легким наказанием — от хлыста до нанесения физических увечий. Почти никому не удавалось дотянуть до пятого года с изначальным количеством зубов и пальцев. Из пятнадцати палачей, числившихся на постоянной службе в городе Далигаре, трое занимались исключительно наемниками.