Последний орк
Шрифт:
Ранкстрайл не ответил. Не взял предложенный хлеб. Он лег один под самым дальним дубом и стал ждать, пока все заснут. Когда дыхание окружающих стало ровным и ни одно движение больше не прерывало молчание тихой ночи, он поднялся и в темноте пошел в поле, которое представлял себе, как на карте, благодаря звукам и запахам, неслышным для других, но понятным для него. К югу от лагеря была кроличья нора — когда Ранкстрайл пил, он видел следы на отмели ручья и теперь легко нашел ее. А вот фазан, которого он подстрелил незадолго до рассвета, был неожиданной удачей. Когда остальные проснулись, Ранкстрайл сидел перед
— Можете съесть мясо, но шкуры — мои, — спокойно сказал он. — И не подходите к моему огню.
Солдата с косичками звали Лизентрайль. Не вставая с места, парень бросил ему кусок фазана, и Лизентрайль поймал его на лету.
Никто из остальных не приблизился.
Он подкупил их всех.
Он был подростком, новеньким, но он мог прокормить их, а это было ценнее любого из сокровищ, важнее всего, важнее даже нескрываемого желания командира и многих старых солдат выбить ему все зубы и поставить на место.
Все, включая командира, ели мясо, понимая, что если они оставят этого парня в покое, то мясо у них будет и завтра, и послезавтра.
Они прошли все графство, с севера на юг.
Прошли землю, где сосновые рощи перемежались коварными трясинами и поднимались желтые холмы, поросшие сухой травой, где стада белых, как на равнине Варила, коров паслись под присмотром погонщиков на больших черных лошадях. Странные высокие сосны поднимались к небу своими стройными стволами без веток, и лишь на самой их верхушке красовалась огромная крона. Лизентрайль научил всех собирать шишки, из которых вечером можно было разжечь костер и твердые, одеревенелые скорлупки которых скрывали свои маленькие дары — кедровые орешки.
Днем маршировали. По ночам Ранкстрайл охотился. Но бывало, он оставался с пустыми руками. Однажды ему попалось нечто среднее между волком и свиньей — солдаты называли это диким кабаном. Ранкстрайл подстрелил его после долгой погони в кустах ежевики, ободрав себе все тело; в ту ночь ему пришлось пробежать намного больше, чем он прошел днем со своими товарищами. Спал Ранкстрайл всегда мало, намного меньше, чем его брат и сестра, даже меньше, чем отец, но все-таки иногда спал. Сейчас же нехватка сна и усталость становились пыткой, но он стискивал зубы и заставлял себя привыкнуть и к этому.
В первом же поселке, попавшемся на дороге, он обменял кроличьи шкуры на фляжку, точнее говоря, послал вместо себя Лизентрайля, так как сам он, в кирасе, сделанной наполовину из металла, наполовину из звериных шкур, больше походил на орка, чем на солдата.
Еще через пару дней, снова пользуясь Лизентрайлем в качестве посредника, он выторговал два драгоценных кремня, отдав за них полкабана. Теперь Ранкстрайл не зависел от углей из общего костра. Также он купил небольшую солонку, выточенную из рога, — бесценное для любого солдата, бродяги или путника приобретение, дающее возможность есть как люди, а не как собаки; и потом, с солью меньше чувствовалась гниль.
По вечерам Лизентрайль давал ему уроки владения мечом. Он научил Ранкстрайла основным приемам отражения удара и некоторым выпадам. Никому другому не пришло в голову обучить
Лизентрайль же не оставил на нем ни единого следа — он был отличным учителем и не нуждался в том, чтобы учить синяками. Меч его всегда дотрагивался до Ранкстрайла плашмя, давая понять, какие места юноша оставлял без защиты в сражении. Лизентрайль также помог ему укрепить в нужных местах доспехи, подарив притом несколько своих металлических накладок.
Что касается стрельбы из лука, Ранкстрайл не нуждался ни в каких уроках.
На самом дне походного мешка он прятал свою незаменимую пращу и пару круглых камней — так, на всякий случай. Во время ночной охоты он пользовался большей частью именно пращой, которая, несмотря ни на что, оставалась идеальным оружием на близком расстоянии; да и камни валялись повсюду на земле, а стрелы приходилось мастерить самому.
Мало-помалу они продвигались на юг: трава становилась все желтее и сосновые рощи встречались все реже, пока совсем не исчезли. Наступила самая жаркая часть лета. Коровы тоже попадались все реже — вместо них в желтой траве паслись какие-то странные животные, куда более мелкие, но тоже с рогами. Они назывались овцами и не мычали, а блеяли.
Болота тоже исчезали, что стало настоящим благословением: вместе с ними исчезали и тучи комаров, которые безжалостно преследовали солдат среди рощ и холмов. Но на смену им пришло другое проклятие — мухи, крупные, черные, с радужными крыльями и жутко кусачие.
Латных наголенников у Ранкстрайла не было — ни металлических, ни кожаных, он сэкономил и на этом, не думая, что именно они могут быть жизненно необходимыми. Неизвестно, нужны ли они против врагов, но против клещей — просто незаменимы. Каждый вечер Ранкстрайл выдергивал клещей, вгрызавшихся в его ничем не прикрытые ноги. Частенько голова насекомого оставалась под кожей, и ранка воспалялась. Однажды легкая лихорадка оставила парня совсем без сил, но он стиснул зубы и не остановился.
То, что осталось от рек, протекавших когда-то по высохшей равнине, кое-где покрытой желтой травой, угадывалось лишь по ярко-зеленым зарослям тростника и пышно цветущим белым или розовым олеандрам. Солдаты продолжали маршировать на юг — трава становилась все реже и реже. Потухла и зелень тростников и олеандров: они указывали уже не на воду, а лишь на грязные лужи, которые от нее остались. Сухую землю бороздили трещины, тоскливые и безжизненные, словно горизонт в аду, если там вообще есть горизонт.
В чахлых кустах им попадались иногда жалкие стада тощих овец под присмотром тощих и жалких пастухов, которые, завидев отряд, в ужасе давали стрекача.
От хлеба, который терпеливо тащил на себе осел с самого начала их похода, почти ничего не осталось, да и тот, что остался, стал почти таким же твердым, как клинки их мечей. С одной стороны, это являлось большим преимуществом, потому что хлеб теперь нужно было так долго жевать, что казалось, будто ты и в самом деле поел, с другой — недостатком, так как, чтобы долго что-то жевать, нужна слюна, а во рту постоянно пересыхало. Воды не хватало, и чем жарче становилось, тем грязнее она была.