Последний побег
Шрифт:
Хонор закрыла глаза, хотя интуиция подсказывала, что этого делать нельзя. Ей следовало наблюдать за Донованом, который водил фонарем из стороны в сторону, освещая все углы. Но если крепко зажмуриться и унестись мыслями далеко-далеко, тогда, возможно, она сумеет ослабить свое присутствие здесь. Хонор попыталась представить, что она сейчас в Англии. Стоит вместе с мамой и сестрой на Колмерском холме неподалеку от Бридпорта и смотрит на океан.
— Хонор Брайт! — Донован произнес ее имя так, словно знал, что она где-то здесь.
Его голос вернул Хонор к реальности. Она не открыла глаза, но все равно почувствовала на себе его взгляд, даже через солому, которая ее укрывала. Все ее существо тянулось к нему, пусть даже он воплощал в себе все, что она ненавидела и чему сопротивлялась. Даже воздух будто сгустился, переполнившись напряжением.
Беглянка никак не отозвалась на перемену, лишь еще раз моргнула. Все трое застыли. Наконец Донован прочистил горло.
— Ладно, на сей раз будет по-твоему, Хонор. Даже не знаю, почему я такой добрый. Но больше этого не повторится, не сомневайся.
Хонор ждала еще четверть часа, пока топот копыт не стих вдали, и только потом выбралась из-под соломы и размяла затекшие ноги.
— Все хорошо, — сказала она. — Он ушел.
Чернокожая женщина даже не шелохнулась.
— Я никогда не встречала таких тихих людей, — призналась Хонор. — Из тебя получился бы хороший квакер.
Когда они вышли наружу, Хонор прошептала:
— Ты знаешь, куда идти?
По-прежнему не говоря ни слова, женщина указала на звезду
Фейсуэлл, Огайо
20 декабря 1851 года
Дорогая Бидди!
Сегодня у меня большая радость. Пришло сразу несколько писем: от мамы, от тети Рейчел, от тебя. Столько новостей из дома! Столько тепла и любви! Это радостно и приятно. Словно солнышко выглянуло из-за туч и оживило серое однообразие зимних дней. Также с сегодняшней почтой пришли одеяла, о которых я спрашивала у тебя, у Уильяма и тети.
Когда я развернула одеяла и разложила их на нашей кровати, то даже всплакнула, глядя на знакомые цвета и узоры. Я очень благодарна тебе, что отдала мне свое одеяло, проявив столько отзывчивости и понимания — тем более что, если судить по последним письмам, в которых ты постоянно упоминаешь о сыне Шерборнов, тебе самой в скором времени понадобятся одеяла! Спасибо, Бидди. Свекровь довольна, что одеяла прислали, хотя они озадачили ее. Ни она, ни Доркас даже не пытались скрыть разочарования, когда рассматривали одеяла. Как я понимаю, наше английское лоскутное шитье совсем не в их вкусе.
Я думала, что с приходом зимы у меня появится больше времени, чтобы писать письма. Времени действительно стало больше. Сейчас, когда все завалено снегом и на земле ничего не растет, мы почти не выходим из дома: только чтобы подоить коров, покормить животных и сходить в Фейсуэлл на собрание. Да, времени стало больше, но писать не о чем. Ничего не происходит. Каждый день похож на предыдущий. Иногда меня одолевают апатия и скука. Я не помню, чтобы так было в Дорсете: зимы там мягче, снега значительно меньше, и в городе нет ощущения, будто все погрузилось в глубокий сон. Мы с тобой или с Грейс постоянно куда-то ходили, общались с людьми, что-то придумывали и делали и часто бывали на свежем воздухе. А здесь я целыми днями сижу вместе с Джудит и Доркас в кухне (это самое теплое место в доме), где воздух такой же несвежий и спертый, как наш разговор. Несколько раз я порывалась написать тебе, но, честное слово, писать не о чем. Надеюсь, ты меня извинишь. Но сегодня я получила твое письмо и одеяла, и у меня появился повод взяться за перо.
Я улыбаюсь, когда вспоминаю, как писала тебе в прошлом письме, что с нетерпением жду холодов. Теперь мне хочется лета! В середине декабря были сильные снегопады, и с тех пор снегу все прибавляется и прибавляется. Он лежит чуть ли не вровень с окнами на первом этаже. Джек расчистил дорожку до курятника, амбара, колодца и уборной. Он регулярно ездит в Фейсуэлл, доставляет молоко и другие продукты, и каждый раз лошадям и повозке приходится прокладывать путь по дороге, которую тоже заносит снегом. Но больше всего нас донимают морозы. Когда я выхожу утром доить коров, у меня так мерзнут руки, что пальцы не гнутся, и приходится греть их о коровьи бока. Лошадям и коровам хотя бы тепло, их дыхание согревает воздух в амбаре. А вот курам совсем плохо. Они мало несутся, а несколько куриц и вовсе замерзли до смерти. Когда такое случается, нам приходится их съедать. Меня это всегда огорчает, потому что несушки не предназначены для того, чтобы пускать их на мясо.
Сейчас мы питаемся тем, что заготовили летом и осенью. Возникает странное ощущение, когда проедаешь запасы, на которые положил столько труда. Хотя, конечно же, мы для того их и делали, чтобы съесть. Каждый день в кладовой убывает по банке, а то и по две. Раз в неделю мы забиваем курицу. В декабре Джек зарезал свиней, мы заготовили ветчину и бекон, но не знаю, насколько их хватит. Картофеля и моркови в подвале становится все меньше и меньше. Гора сена в амбаре уже превратилась в холм. Кукурузы в зернохранилище пока много, но она, вместе с овсом, идет на корм лошадям. Когда я задумываюсь о том, как истощаются наши запасы, о непроходимых снегах, о холодах, выстудивших землю, мне становится страшно, что у нас не останется пищи и мы будем голодать. Конечно, Хеймейкеры пережили уже не одну долгую зиму, и у них больше уверенности в завтрашнем дне. Они привыкли полагаться только на себя и самостоятельно производить все, что нужно для жизни. Хотя я замечаю, как Джек и Джудит каждый день делают подсчеты и пытаются сообразить, как растянуть наши запасы подольше. Вчера Джудит взяла из кладовки несколько кусков ветчины, которые собиралась пожарить на ужин, а потом отнесла один кусок обратно. Вроде бы мелочь, но меня она насторожила. Впрочем, еды у нас много, и еще не случалось такого, чтобы кто-нибудь встал из-за стола голодным. Я уговариваю себя, что у меня нет причин для беспокойства. Хеймейкеры знают, как пережить зиму. Наверное, когда-нибудь я научусь не тревожиться понапрасну и стану такой же уверенной и беззаботной, как Доркас, которая уж никак не страдает отсутствием аппетита и ест за троих. Однако она мне призналась, что, когда они переселились в Огайо из Северной Каролины, она не сразу привыкла к здешним суровым зимам.
Я скучаю по свежей пище — все фрукты и овощи либо засолены, либо засушены, кроме картофеля, моркови и яблок. Но тут есть одна удивительная еда, о какой я раньше не знала. Однажды вечером Джек сунул в огонь лопату с горкой сухих кукурузных зерен. Поджарившись, зерна набухли и раскрылись, словно белые цветы. Я в жизни не ела ничего вкуснее этой «воздушной кукурузы». Джек очень обрадовался, что она мне понравилась, и готовил ее для меня три дня, пока Джудит не отругала его.
Я уже писала тебе, что помогаю доить коров. Каждый день, утром и вечером. Мне стало гораздо легче, когда коровы приняли меня, а я — их. Я всегда думала, что коровы одинаковые — тупые животные, целыми днями жующие траву, — но теперь знаю, что у каждой есть свой характер, как у людей. Просто им нужно было привыкнуть к новым рукам, которые к ним прикасаются. Как собаки и лошади, коровы чувствуют человеческую неуверенность и сразу же этим пользуются — начинают шалить и показывать характер. Я научилась проявлять с ними твердость, и они стали тихими и послушными. Ты бы очень удивилась, увидев мои руки. У меня наросли мышцы, руки стали заметно толще, а плечи — уже не такими покатыми, как прежде. Конечно, все это тщеславие и суета, и мне не следует переживать о таких вещах, но странно смотреть на свое тело. Оно кажется мне чужим. Впрочем, Джек ничего не имеет против. Крепкие руки доярок ему привычны.
После утренней дойки мы садимся завтракать. Затем я убираюсь в кухне, а Джудит с Доркас занимаются изготовлением сыра и масла из утреннего молока. Закончив с уборкой, я сажусь очищать зерна с сухих кукурузных початков. Нужно начистить полбушеля зерен на корм лошадям. Это моя самая нелюбимая работа, потому что пальцы ужасно болят. На обеих ладонях под большими пальцами у меня уже образовались бугры, а кончики пальцев покрылись сеточкой мелких шрамов. Еще немного — и ты меня вообще не узнаешь! Порой мне кажется, будто я занимаюсь напрасным
Закончив все утренние дела, Джудит начинает готовить обед, а мы с Доркас садимся у печки и шьем или вяжем. Я уже сделала первое одеяло для Доркас и сейчас шью второе. Опять красно-белые аппликации. Мне не удалось уговорить Доркас на настоящее лоскутное одеяло. Наверное, оно и к лучшему. Теперь мне даже понравились аппликации. Они простые, но яркие и радостные, что особенно ценно в сером мареве зимних дней. Однако работа идет очень медленно. В доме душно, и я постоянно хожу как вареная. Каждый день мы занимаемся одним и тем же, это однообразие отупляет. Даже когда я сажусь за шитье, мысли еле ворочаются в голове, и у меня нет желания сделать за день как можно больше. Я постоянно ошибаюсь, и приходится все распарывать и перешивать заново. Даже осенью, когда у нас было столько работы, я шила больше, чем шью сейчас. Видимо, все дело в том, что мы никуда не выходим, сидим взаперти и общаемся только друг с другом. Временами это становится невыносимым. Я себя чувствую замурованной в доме, вмерзшей в эту бесконечную зиму — вместе с семьей, где я до сих пор ощущаю себя чужой.
Я скучаю по лугам Дорсета, которые остаются зелеными даже зимой. Оценила их только сейчас, узнав, что такое бесцветная зима, когда в мире нет других красок, кроме белой, серой и коричневой. Теперь мне кажется, будто ярко-красочное разноцветье осенних листьев было последним подарком Господа, воспоминание о нем поможет нам пережить блеклые зимние месяцы.
Мы почти никого не видим — все сидят по домам, пережидают зиму. Изредка кто-нибудь приходит на ферму за молоком или сыром, не побоявшись мороза и снежных завалов. И один раз ко мне в гости приехала Белл Миллз, шляпница из Веллингтона. Представляешь, она приехала на салазках! (В Америке так называют сани. Мне пришлось выучить много новых слов.) Помнишь того попугая, которого мы с тобой видели у моряков на бридпортском причале? Когда Белл приехала в Фейсуэлл, она была словно тот попугай — сплошные яркие перья среди унылых снегов. Джудит и Доркас не сказали ни слова. Увидев Белл, я так обрадовалась, что расплакалась. А она принялась подтрунивать надо мной, потому что я каждый раз плачу, когда ее вижу. Белл — единственный человек в Огайо, ставший мне настоящим другом. Но ты все равно остаешься самой близкой моей подругой, и вы с Белл очень разные, как птицы зарянки в Англии и Америке. Здесь зарянки крупнее и нахальнее, их грудки раскрашены ярче по сравнению с теми скромными, нежными птичками, каких ты знаешь.
Белл подарила мне несколько шелковых лоскутов очень красивого рыжевато-коричневого оттенка. Я собираюсь использовать их для лоскутного одеяла и возьмусь за него, как только закончу все одеяла для Доркас. Предвкушаю, как буду шить именно то, что мне нравится — весной, когда все опять оживет.
Кленовый сироп
Наконец наступила оттепель. Зима разжала свой студеный кулак, отпуская мир — а вместе с ним и Хонор — на свободу. Еще недавно казалось, будто морозы вообще никогда не закончатся, но однажды утром Хонор вышла во двор и сразу почувствовала перемену: было по-прежнему холодно, но уже не так зверски, как прежде.
Хонор почти закончила одеяло для Доркас. Осталось сделать простежку. Обычно для этого созывается «швейный штурм», но сейчас было не самое лучшее время для общего праздника, поскольку запасы еды подходили к концу, и их следовало поберечь. Хонор пришлось делать простежку самой. Чтобы было удобнее шить, она натягивала часть одеяла на деревянную рамку для вышивания. Она как раз прошивала очередной кусок и вдруг с удивлением поняла, что уже не мерзнет, сидя на одном месте. А ближе к вечеру услышала, как Доркас рассмеялась. Впервые за всю зиму Хонор услышала чей-то смех. Значит, все остальные тоже почувствовали перемену. Зима отступает.
В ту ночь, лежа в постели и прижимаясь к теплой спине Джека, она прислушивалась к себе — к другим переменам, происходящим в глубине ее тела, — и вдруг услышала за окном долгожданный звон капели. А еще через день дорога на Фейсуэлл превратилась в реку размокшей, густой грязи, и пробираться по ней было не легче, чем по глубокому снегу. По пути на собрание Хонор оступилась и провалилась в грязь по колено. Джеку, Доркас и Джудит пришлось вытаскивать ее. При этом она потеряла башмак, и Джек вынужден был бежать за лопатой и выкапывать его из грязи.
На следующей день Джек пошел в лес Виланда сверлить стволы кленов и ставить трубки и ведерки для сбора сока на сироп. Из американской еды Хонор больше всего нравилась свежая кукуруза и кленовый сироп. Он был очень сладким, но одновременно и терпким, и освежающим. Хонор не знала, как описать этот вкус в письмах родным. Возможно, когда-нибудь она отошлет им посылку с кленовым сиропом, чтобы они сами попробовали его.
После утренней дойки Джек предложил Хонор пойти с ним в лес собирать сок для первой партии сиропа. Чтобы из кленового сока получился сироп, его нужно варить целый день, поэтому лучше начать пораньше и поскорее собрать весь сок, который успел натечь за ночь. Хонор с радостью согласилась: ей нечасто выпадал случай побыть с мужем наедине, не считая ночей в супружеской постели. Всю зиму Хеймейкеры провели в тесном семейном кругу, сбившись в кучу — в прямом смысле слова, — и временами это так раздражало Хонор, что хотелось кричать. Вероятно, теперь она сможет почаще бывать с Джеком без давящего присутствия Джудит и Доркас. Хорошо еще, что за всю зиму Донован ни разу не нагрянул на ферму с нежданным визитом. Миссис Рид оказалась права: зимой беглецов мало, так что у Донована не было повода наезжать в эти края. И, конечно же, глубокий снег и мороз тоже не способствовали дальним поездкам.
В лесу Хонор с Джеком сразу взялись за работу. Они переходили от клена к клену и переливали сок из маленьких ведерок, закрепленных на стволах, в большие ведра, который принесли с собой. Зимой, когда деревья стояли голыми, а густой подлесок полностью вымер, лес Виланда уже не казался Хонор жутким, как прежде, и она не боялась заходить туда. Сейчас у нее на душе было спокойно и хорошо, и Хонор решила сообщить мужу новость, которая обрадует его. Она молчала, когда было серо и холодно, но оттепель, разбудившая природу от долгого зимнего сна, всколыхнула и сердце Хонор.
— Джек… — начала она.
Но тут из-за ближайшего дуба вышел чернокожий мужчина. Джек с Хонор вздрогнули от неожиданности.
— Не хотел вас пугать, сэр, мэм. — Он снял шляпу и пригладил всклокоченную бороду. — Я слышал, тут где-то поблизости живут квакеры, которые не оставят человека в беде.
— Мы не…
— Тебе нужно идти в Оберлин, — перебила Хонор мужа. — Это в трех милях отсюда. В той стороне. — Она указала на север. — Когда доберешься до города, иди на Мельничью улицу. Там отыщешь красный дом, рядом с мостом через речку. Если увидишь свечу в окне, выходящем на задний двор, значит, можно стучаться. Тебе там помогут.
Джек в изумлении уставился на нее. Чернокожий мужчина кивнул:
— Спасибо. — Он натянул шляпу на уши, поплотнее запахнул суконную куртку, на которой не было ни одной пуговицы, и побежал в ту сторону, куда указала Хонор.
Джек продолжал удивленно смотреть на жену.
— Откуда ты все это знаешь?
Хонор опустила голову. Она смотрела вниз, на прозрачную жидкость в ведре. Бесцветный кленовый сок, но, если его очень долго варить, он превратится в густой коричневый сироп.
— Мы замечали, что ты оставляла для них провиант. Но не знали, что ты общаешься с ними и даешь им подробные указания… и, видимо, общаешься с теми, кто работает на «подземной железной дороге».