Последний побег
Шрифт:
Хонор замешкалась. На глаза навернулись слезы.
— Иди своей дорогой.
— Храни тебя Бог.
— И тебя. — Женщина улыбнулась. — Ты погляди на меня, стою вся такая в капоре и говорю, как квакерша. — Она развернулась и ушла в лес, растворившись в темноте.
Он поджидал ее у магазина Белл Миллз. Стоял на углу неподвижно, и Хонор заметила, лишь когда собралась постучать в дверь.
— Что ты здесь делаешь, Хонор Брайт? Да еще с непокрытой головой? А где черномазая?
— Я не знаю, — честно ответила Хонор.
— А чего ты вся мокрая? Шла по воде? Она научила тебя всем своим черномазым хитростям?
Хонор оглядела себя в бледном предутреннем свете. Она думала, что ее платье
— Ой! — воскликнула Хонор. — Ой!
Магазин дамских шляп Белл Миллз
Мейн-стрит,
Веллингтон, штат Огайо
4 сентября 1851 года
Дорогие мама и папа!
Не тревожьтесь, увидев чужую руку: Белл Миллз пишет это письмо под мою диктовку. Я еще очень слаба и не могу долго сидеть. Спешу сообщить вам, что вы теперь бабушка и дедушка. Ваша внучка Камфет Грейс Хеймейкер родилась три дня назад при вспоможении Белл и одного очень хорошего веллингтонского доктора. Она очень красивая. Я утомлена, но счастлива.
В ближайшее время лучше писать мне сюда, в Веллингтон.
Эту часть я пишу от себя. Хонор об этом не знает. Сейчас они с маленькой спят. Не знаю, сообщала она или нет, что порвала со своей семьей. Сначала устроила им молчаливый бойкот, а потом убежала из дома. Пока она живет у меня.
Она может молчать целый день. Я никогда не встречала такого тихого и молчаливого человека. Скажу только одно: рожая, она кричала, как и любая другая женщина. Кричала так сильно, что сорвала голос. Даже доктор Джонс удивился, а уж ему довелось послушать немало криков. Но все-таки хорошо было услышать ее громкий голос, пусть даже вызванный болью.
Вы — близкие люди Хонор и, возможно, сумеете образумить ее. Ей нужно решить, что делать дальше. Какое-то время она может пожить у меня, но я умираю. Больная печень. Она меня и убивает, медленно, но верно. Хонор об этом не знает, но ей и не надо знать. Хонор и так выпало много горестей. Но когда-нибудь меня не станет, и магазин отойдет моему брату. И поверьте, тогда ей лучше здесь не оставаться. Это будет настоящее бедствие.
Скажу вам еще кое-что: с Джеком Хеймейкером ей будет отнюдь не лучше — во всяком случае, не здесь, не в Огайо. Ей нужен мужчина во всех отношениях безупречный, и чтобы встретить такого, нужно вернуться в Англию. Хотя, возможно, таких мужчин не бывает вовсе.
Малышка проснулась и плачет — пора заканчивать.
Малышка
Хонор все-таки начала привыкать к креслам-качалкам. В Америке они были повсюду: на переднем крыльце почти каждого дома, в кухнях, в общих гостиных на постоялых дворах, на верандах салунов, в магазинах у печек. Таких кресел не было только в молитвенных домах Друзей и, наверное, в церквях. Правда, Хонор ни разу в жизни не заходила в церковь и не знала, как там все устроено.
До рождения Камфет Хонор относилась к креслам-качалкам с подозрением. Она сама не любила сидеть без дела, и кресла-качалки всегда представлялись ей вопиющим провозглашением праздности. Ее беспокоило и раздражало, если рядом с ней кто-нибудь качался
Когда Хонор бывала в гостях у других семей из Фейсуэлла, то всегда садилась на стулья с прямыми спинками. Говорила, что так ей удобнее шить (она всегда брала с собой шитье). Но, если по правде, ей не хотелось качаться в кресле в присутствии посторонних и навязывать им свой внутренний ритм. Однако когда родилась Камфет, Хонор открыла для себя, как хорошо и удобно укачивать в кресле-качалке ребенка. Она часто сидела в качалке у печки в магазине Белл, тихонько раскачивалась и баюкала дочь на руках. Покупательницы улыбались и кивали ей. И никто из них не проявлял недовольства.
Вероятно, подумала Хонор, это не американцы так носятся с собственным «я». Это мы, англичане, слишком критично относимся к окружающим.
Если принять во внимание, с каким неистовством малышка рождалась на свет — непрестанная боль, кровь, беспощадные схватки и истошные вопли, превращавшие Хонор в животное, — стоило ли удивляться тому, что Камфет Хеймейкер получилась ребенком весьма голосистым. У нее были светлые льняные волосы и голубые глаза отца, а от матери ей досталась хрупкая миниатюрная комплекция. Девочка ела много и часто. Плакала, ее кормили, она засыпала на час, потом просыпалась и снова плакала, требуя молока. Никогда прежде Хонор не сталкивалась с таким настойчивым требованием внимания — даже когда ухаживала за Грейс в ее последние дни. Она валилась с ног от усталости и целыми днями только и делала, что дремала в перерывах между кормлениями дочки.
Если бы Хонор осталась у Хеймейкеров, она бы не мучилась чувством вины, потому что женщинам, только что родившим ребенка, положено отдыхать и набираться сил. Однако у Белл она ощущала себя бездельницей и лентяйкой, которая пользуется добротой хозяйки. Той вроде бы не докучали ни крики ребенка, ни очевидная праздность гостьи, однако Хонор было неловко, и она настояла, чтобы хоть что-нибудь шить, пока Камфет спит. Впрочем, в подобном изможденном состоянии много она все равно не нашила: руки не слушались, нитки выскальзывали из иголки, а швы получались неровными.
Камфет быстро привыкла к тому, что ее укачивают в кресле-качалке, и мгновенно просыпалась и начинала кричать, если Хонор пыталась переложить ее в большую корзину, которую Белл дала ей вместо колыбели. От постоянного недосыпа Хонор стала раздражительной и плаксивой. Она злилась на собственное бессилие. Мама наверняка знала бы, как успокоить малышку, думала Хонор. И мама, и Джудит Хеймейкер.
Белл наблюдала, как Хонор мучается с вечно орущим ребенком.
— Ей нужна колыбелька, — заметила она.
Хонор молча поджала губы. На следующий день после рождения Камфет Белл известила Хеймейкеров, и Джек приехал в Веллингтон.
Хонор даже удивилась, как сильно она обрадовалась, увидев мужа. Когда он взял спящую Камфет на руки, с гордостью глядя на личико дочери, у Хонор возникло то же самое чувство, которое она испытывала, сшивая отдельные лоскуты и понимая, что они хорошо сочетаются друг с другом.
— У нее твои волосы и глаза, — произнесла она. Это были первые слова, с которыми Хонор обратилась к мужу за несколько месяцев.
Джек улыбнулся с явным облегчением:
— Хорошо снова услышать твой голос.
— И твой. Я по тебе скучала. — В это мгновение Хонор сама верила в то, что сказала.
— Я сделал ей колыбельку. Мать говорит… — Джек помолчал. — Она будет в ней спать, когда ты вернешься на ферму.
Хонор расправила плечи. Словно что-то почувствовав, Камфет проснулась и начала плакать. Джеку пришлось отдать ее Хонор, и ощущение единой семьи исчезло.
— Почему ты ушла? — спросил Джек. — Я очень волновался. Мы все волновались.