Последний побег
Шрифт:
Но Хонор изменилась. Теперь все ее мысли были сосредоточены только на дочери, а все остальное отошло на второй план. Когда она видела Донована, у нее возникло ощущение, словно она смотрит на некий далекий берег, который когда-то любила, но уже не стремилась туда. Донован стал таким же далеким, как Англия. И все-таки он не был ей безразличен. Однажды Хонор спросила Белл:
— Как ты думаешь, твой брат может измениться?
Белл занималась с шоколадно-коричневой фетровой шляпой. Намочила ее и надела на деревянную болванку с металлическим винтом. Если покрутить ручку, болванка раздвигалась и растягивала шляпу.
— Мой брат — плохой человек, — заявила она. — Он не разделяет твоих представлений и никогда разделять не станет. Для него негры — не более чем животные. Так его воспитали в Кентукки, и это уже не изменишь.
— Но ведь вы росли вместе, а ты — совершенно другая. Ты изменила свои представления, так почему он не может изменить их?
— Есть люди, которые рождаются плохими. — Белл крутила ручку на болванке до тех пор, пока шляпа не растянулась до предела. — Полагаю, в глубине души большинство южан понимает, что рабовладение — это неправильно, но они выдумали для себя тысячу оправданий. С годами оправдания сформировались в мировоззрение.
Магазин дамских шляп Белл Миллз
Мейн-стрит,
Веллингтон, штат Огайо
1 октября 1851 года
Дорогая Бидди!
Я уже очень давно не писала, и ты, наверное, считаешь, что я совсем о тебе забыла. Прошу прощения. Несколько месяцев я провела в полном молчании и не могла ни говорить, ни писать. Надеюсь, ты меня простишь. Теперь я снова заговорила, хотя очень умеренно.
Ты, наверное, заметила, что я пишу тебе с другого адреса. Я уже месяц живу в Веллингтоне. Я уже сообщала тебе о местной шляпнице Белл Миллз, которая радушно приняла меня, когда я только приехала в Огайо. Она очень добрая и хорошая, и поэтому я пришла к ней, когда мне некуда было больше идти.
Мои родители наверняка сообщили тебе, что у меня родилась дочка, Камфет. Она очень красивая, у нее светлые волосы, голубые глаза и сосредоточенное выражение лица, будто она твердо знает, чего хочет, и умеет этого добиваться. Камфет часто плачет, потому что еще маленькая (она родилась раньше срока) и все время голодная, но она быстро растет. Я уже не представляю, как жила без нее раньше. Мне кажется, она была у меня всегда.
Ты, видимо, удивлена, почему я не в Фейсуэлле со своим мужем и его семьей. Трудно объяснить, почему так, но я не могу с ними жить. Они хорошие люди, просто мы слишком по-разному смотрим на жизнь. Я ушла с фермы. Мне помогла одна беглая рабыня, которая однажды сбежала, а теперь возвращается на юг, к своим детям, чтобы забрать их на север. Я даже немного завидую ей. Она знает, что делает, и идет к своей цели. А я пребываю в растерянности с тех самых пор, как Сэмюэл расторг нашу помолвку. Жить без уверенности очень трудно.
Джек несколько раз приезжал навестить меня с Камфет и спрашивал, когда я вернусь. Не знаю, что ему ответить.
Джудит Хеймейкер появлялась два раза, и это стало настоящим испытанием. Она строгая и непреклонная, не умеет прощать. Джудит считает, что я опозорила их семью, и от досады говорит мне такие вещи, которые странно слышать из уст кого-либо из Друзей. «Зря я позволила Джеку взять тебя в жены, — сказала она в свой последний приезд. — Ты ничего не принесла в семью, только свои английские воззрения, которые нам чужды». Потом заявила, будто старейшины на собрании постановили, что мне надлежит вернуться в Фейсуэлл к первому ноября, в противном случае меня исключат из общины и отберут у меня Камфет. Я испугалась, когда Джудит взяла Камфет на руки. Я боялась, что она ее не отдаст. Камфет не плакала, но нахмурилась и замерла в бабушкиных руках. Это был неприятный визит, но, как и Камфет, я не расплакалась.
Зато меня очень обрадовало появление Доркас Хеймейкер. Она сумела приехать одна, без Джудит (ее подвез кто-то из фейсуэллских фермеров). Я удивилась, поскольку мы с Доркас раньше особо не ладили. Она привезла мне одежду, мою швейную шкатулку, корзину с лоскутами и подписное одеяло из Бридпорта. Также привезла одежду для маленькой, которую я сшила еще до рождения Камфет, и попросила не говорить об этом Джеку и Джудит. Было сразу понятно, что под этим подразумевалось: Доркас не верила, что я вернусь, и потому отдала мне все мои вещи. Свою просьбу она произнесла, сильно смущаясь, и я разделяла ее смущение. Это было бесчестье для нас обеих, что нам приходилось скрывать цель ее приезда ко мне.
Но самое главное, Доркас привезла твое письмо, где ты пишешь, что в январе выходишь замуж. Я очень рада за тебя и жалею лишь о том, что не смогу в этот день быть с тобой, чтобы разделить твое счастье и познакомиться с Другом из Шерборна, пленившим твое сердце. Я чувствую себя виноватой, что до сих пор держу у себя «Вифлеемскую звезду», которую ты мне прислала к свадьбе. Обещаю: как только смогу забрать одеяло с фермы, я сразу отошлю его тебе — хотя, возможно, семья твоего будущего супруга в отличие от Хеймейкеров не озабочена количеством одеял, какие ты подготовила для замужней жизни.
Белл ко мне очень добра. Она не лезет с расспросами и уважает мое право молчать. Не осуждает меня и не спрашивает, как долго я собираюсь гостить у нее, а просто дает мне работу. Она довольна мои шитьем — как и многие женщины в городе. Сама Белл не шьет платья, но я начала брать заказы по перешивке и ремонту одежды. Белл научила меня делать шляпы, хотя, разумеется, я сама никогда не смогу их носить: они для меня слишком яркие. Однако мне нравятся эти фасоны, хотя знаю, что не должна восхищаться ими, поскольку перья и искусственные цветы смотрятся слишком фривольно.
Я стараюсь помогать по дому, когда Камфет дает мне такую возможность. Белл почти не готовит, она ест очень мало. Говорит, что ей нравится запах моей стряпни. Она очень худая, платья висят на ней, как на вешалке. У нее желтоватая кожа, и белки глаз тоже отдают желтизной. Я подозреваю, что она страдает
Бидди, я в полной растерянности. Я нахожусь в такой части страны, где все постоянно меняется, люди приезжают и уезжают, а я сижу на одном месте и не знаю, что делать дальше. Америка — своеобразная страна, молодая и неиспытанная, без твердых устоев. Я вспоминаю бридпортский молитвенный дом Друзей, которому почти двести лет. Когда я сидела там, погрузившись в молчание, то ощущала всю мощь истории этого места, ощущала себя сопричастной всем людям, сидевшим здесь до меня; я являлась частью единого целого, и это чувство принадлежности укрепляло мой дух и вселяло уверенность.
На фейсуэллских собраниях нет чувства нерушимого постоянства. И дело не только в том, что здание совсем новое и выстроено не из камня, а из дерева. Нет ощущения сплоченности в самой общине: будто все эти люди здесь ненадолго. Многие жители Фейсуэлла поговаривают о том, чтобы переселиться на запад. В Америке всегда существует возможность начать все сначала. Если случится неурожай или разногласие с соседями или человек вдруг почувствует себя стесненным, он всегда может уехать куда-нибудь. Это значит, что поддержка семьи очень важна для людей. Но моя семья тут, в Америке, не столь крепка. Я себя чувствую в ней чужой. Стало быть, мне придется отсюда уехать. Но куда?
Пока что лучше писать мне сюда, в Веллингтон, на адрес Белл. Я не знаю, где окажусь через четыре месяца, когда ты получишь письмо и напишешь ответ. Но Белл будет знать, где я.
Будь со мной терпелива, Бидди. Даст Бог, мы с тобой еще свидимся.
Звезда Огайо
Однажды утром в магазин зашла старая женщина, которую Хонор раньше не видела.
— Завтра Томас приедет с доставкой, — обратилась она к Белл. — Большой будет груз. Ты приготовь место.
Та кивнула.
— Спасибо, Мэри, — сказала она, прикалывая булавками оборку к бордовому капору.
— Дрова тебе привезет и щепки?
— Да, конечно. Как твоя внучка? Возьми для нее ленту в корзине, заплетешь ей в косичку. Девочки любят новые ленты.
— Спасибо. А можно я две возьму? — Женщина выбрала две красные ленты в корзине, стоявшей на прилавке. Потом пошла к выходу, но остановилась в дверях и спросила: — У тебя как здоровье, Белл? Ты что-то совсем исхудала.
— Солитер. Скоро пройдет.
Хонор, сидевшая в кресле-качалке и кормившая Камфет, подняла голову и внимательно посмотрела на Белл. Та действительно сильно похудела, щеки будто втянулись, отчего скулы выпирали еще больше.
— Белл… — начала Хонор, когда женщина ушла.
— Ни слова больше! Обычно ты неразговорчива, вот и сейчас обойдемся без разговоров. Ты уже покормила малышку?
Хонор кивнула.
— Хорошо. Присмотри пока за магазином, а я подготовлю место для завтрашних дров. — Белл ушла, прежде чем Хонор убедилась, что Камфет спит и не проснется, когда ее переложат с рук в колыбельку. Но малышка словно почувствовала, что Белл сейчас не до шуток, и крепко спала. Хонор успела обслужить нескольких покупательниц, пока Белл возилась с сарае, перекладывая оставшиеся дрова и освобождая место для новых. Несколько раз она заходила в дом и поднималась наверх. Хонор это удивляло, но она понимала, что лучше ни о чем не спрашивать.
А на следующий день, ближе к вечеру, когда Белл зажигала лампы, к магазину подъехала повозка, нагруженная дровами. Возница зашел в дом, чтобы поздороваться с Белл, и кивнул Хонор. Она сразу узнала его. Это был старик, который привез ее из Гудзона в Веллингтон год назад.
— Я слышал, у тебя теперь маленькая, — сказал Томас. — Это славно.
Она улыбнулась:
— Да.
Белл с Томасом отправились на задний двор, а Хонор осталась в магазине с двумя покупательницами — молоденькой девушкой и ее матерью, которые выбирали шерстяную подкладку для зимних капоров. Наконец они все-таки определились и заплатили. Как только они ушли, Томас вернулся в магазин и вышел на улицу, чтобы перегнать повозку на задний двор.
— Я помогу ему все разгрузить, — сказала Белл. — Если придут покупательницы, обслужи сама. Займи их, чтобы не скучали. — Она встретилась взглядом с Хонор, потом развернулась и поспешила обратно во двор.
И буквально в следующую минуту с улицы донесся топот коня Донована. И вот тогда Хонор все поняла. Она закрыла глаза и взмолилась: «Господи, пусть он проедет мимо».
Но Донован не проехал мимо. Хонор видела в окно, как он спешился и накинул поводья на коновязь.
— Где Белл? — спросил он, входя в магазин. Мельком взглянув на Камфет, спящую в колыбельке, он повернулся к Хонор.
— Она во дворе. Там дрова привезли.
Какая-то женщина, проходившая мимо по улице, остановилась рассмотреть капоры в витрине. «Войди внутрь, пожалуйста, — мысленно обратилась к ней Хонор. — Пожалуйста». Но та двинулась дальше. С наступлением темноты женщинам не пристало расхаживать по городу одним.
— Да неужели? Ладно, милая, ты меня извини, но я должен сходить и посмотреть, как бы ей не подсунули сырой древесины. — Донован и направился в кухню, откуда был выход на задний двор.
— Донован…
Он остановился.
— Что?
Хонор хотела задержать его, чтобы он не вышел во двор к поленнице.
— Я давно… собиралась поблагодарить тебя. За то, что ты мне помог. Тогда ночью. В лесу, с тем чернокожим.
Он усмехнулся.
— Да чем я помог… черномазый уже околел. Ни тебе пользы, ни мне.
— Но ты нашел меня на дороге, в темном лесу. Если бы ты тогда не появился, я даже не знаю, что со мной было бы… — Хонор вспомнила, что почувствовала той ночью, когда прижалась к спине Донована. Она надеялась, что он тоже вспомнит об этом мгновении и забудет, зачем сюда пришел. — Мне бы хотелось, — добавила он, — чтобы ты стал другим.
— А это что-то изменит?
Прежде чем Хонор успела ответить, Камфет тихонько вскрикнула во сне, давая знать, что скоро проснется. Донован поморщился.
— Ничего не изменит. Сейчас уже нет. — Он развернулся и ушел в кухню.
Хонор принялась качать колыбель, надеясь, что Камфет снова заснет. Но та не заснула, и Хонор взяла ее на руки и принялась ходить с ней по комнате, прислушиваясь к тому, что происходило на заднем дворе.
Через пару минут Белл вернулась с охапкой дров, которые вывалила в ящик рядом с печкой. Следом за Белл шел Донован.