Последний поезд метро со станции «Отчаяние»
Шрифт:
Я чувствовал ужасную усталость. Смертельную усталость.
— Нелли, — жалко лепетал я, — жизнь раздавила меня своим однообразием. Эти бесконечные повторения кого угодно сведут с ума. Нелли, жизнь — это череда бесконечных повторений!
— Точно! — опускал дядя Паша свою ручищу на мою бедную спину. — Тяжелая штука — жизнь!
И на сей раз его бесцеремонность не раздражала.
— Да! Да! — соглашался я. — Очень тяжелая штука. В особенности если тебе за сорок и ты пошел по второму кругу… — Я замолкал в недоуменном раздумье. —
А проклятая пивная нависала всей своей сырой тяжестью, давила и почти раздавливала, пережимая дыхание… Господи, да что же это такое?.. Я судорожно рвал пуговицы, освобождая шею. В смятении выбирался из-за стола и бежал… бежал…
— Желаете покурить? — подхватывал меня под руки дядя Паша. — Эт-то мы с превеликим удовольствием.
И вот мы уже стоим на улице и курим. Холодный ветер остужает разгоряченные щеки и лоб. Ясности, однако, в голове не прибавляется.
Не прибавляется ясности. Пуская мне в лицо едкую струю дыма, акробатка Нелли сердечно внушала:
— Я думаю, что вам надо непременно извиниться перед девушкой. Нехорошо получилось. Согласитесь…
Я соглашаюсь.
Как-то боком, раздражающе, висит черное небо в ярких звездах. С ужасающим, опрокидывающим грохотом проносятся над городом бомбардировщики.
— Воздух! — истошно орет дядя Паша, бросаясь на землю.
— Ну сколько можно… — морщится акробатка Нелли.
— Уж и пошутить нельзя, — недовольно бурчит дядя Паша, вставая с земли и отряхиваясь.
Я два раза всхлипнул и разрыдался.
Акробатка Нелли нежно погладила меня по голове. Провела рукой по глазам и губам. Я жадно целовал ее прохладные пальцы.
— Нелли, я… Нелли… я так одинок… Нелли… мне грустно… Нелли… я убил свою любовь… Нелли… Нелли…
— Ничего, милый, ничего, — похлопала она меня ладонью по щеке. — Все поправимо. — И, оборотись к дяде Паше, сухо бросила: — Нам пора.
— Не смею задерживать, не смею задерживать, — засуетился дядя Паша. — Благодарю за внимание. Приятно было пообщаться. — Обхватив мои плечи, он троекратно поцеловал меня в губы. Голос его снова был развязен: — Ну, студент, помнишь, как у Пушкина Чехов писал: «На сцене три сестры и дядя Ваня»? Так что: фемина-море аниме. Не поддавайся бабам!.. Понял, студент?
Метро находилось в десяти минутах ходьбы. Еще можно было что-то изменить. Но меня вдруг охватило чувство полнейшего безразличия к собственной судьбе. «А-а», — подумал я обреченно. И все.
Мы спустились по эскалатору вниз. С первого взгляда стало ясно, что за публика здесь собралась. У белой колонны стояла заплаканная девочка. Сидел бледный старик на скамейке. Молодая девушка стремительно шла нам навстречу. Мы посторонились. Она прошла мимо.
Как это ни странно, я был абсолютно спокоен. Я принял решение. Все остальное должно было произойти само собой.
— Знаете, — признался я акробатке Нелли, — а ведь я пишу рассказы.
—
— Нет, ну… — растерялся я. — Просто подумалось, что можно было бы сочинить про все это рассказ и назвать его: «Последний поезд метро со станции „Отчаяние“».
— Поздно, — ответила акробатка Нелли. — Все кончено.
У самого края платформы стоял водитель трамвая номер 43. Он напряженно всматривался в темный проем тоннеля.
Я подошел к нему.
— Здравствуйте. Вы тоже решили… уехать?
Он даже головы не повернул.
Подул ветер. Спустя минуту подкатил поезд. Двери отворились. Мы вошли в последний вагон.
И двери закрылись.
Ехать оказалось совсем недалеко. В какой-то момент погас свет. Радужное сияние разлилось по лицам и стенам… Затем свет снова загорелся.
Состав замер.
— Поздравляю с благополучным прибытием, — то ли в шутку, то ли всерьез сказала акробатка Нелли.
Мы вышли из метро на улицу. Здесь, судя по всему, стояла глубокая осень. Косо летел мокрый снег. У перекрестка в мегафон кричал милиционер:
— Закончили переход! Закончили! Не видите, что ли, красный горит!
— Вот это да, — сказал я, накидывая на голову капюшон куртки. — Все, как на том свете.
— Это и есть тот свет, — напомнила мне акробатка Нелли.
— Раз мы здесь, — рассудительно произнес я, — то этот свет автоматически становится для нас тем, а тот — этим.
Акробатка Нелли подняла руку, останавливая такси.
— Не старайтесь казаться умнее, чем вы есть на самом деле, — сказала она.
Мы поехали на вокзал. У билетных касс никого не было. Я взял себе кресло. Поезд отходил через десять минут. Мы прошли на перрон и остановились у вагона.
Снег перестал. Начался дождь.
— Ну ладно, — сказала акробатка Нелли. — В случае чего вы знаете, на кого надеяться.
— На кого? — не понял я.
— На Бога, милый. На кого ж еще.
— Я скоро вернусь, — сказал я.
Она медленно покачала головой.
— Вы никогда не вернетесь. Здесь нельзя вернуться.
Из дверей вагона выглянула проводница. Выкинула на платформу огрызок яблока и снова скрылась. Прошел придурок, толкая впереди себя тележку с пустыми ящиками.
— Сторонись! Сторонись! — гундосил он. — Слушаться надо шофера. Би-би-би!
Люди, спешащие на поезд, расступались.
— Пока, — сказал я как можно беспечнее. — Я отправляюсь в дальний путь, но сердце с вами остается.
Акробатка Нелли ничего не ответила.
А когда я прошел в вагон и посмотрел в окно, ее на перроне уже не было. Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Почти неощутимо тронулся поезд.
— Здорово, жопа, — раздался знакомый бас у самого уха.
Я открыл глаза и приподнялся на локтях. Рядом со мной, в соседнем кресле, сидел… дядя Паша. Естественно, абсолютно пьяный.