Последний путь
Шрифт:
Почему я ни разу не пожалел об этой случайной находке? Не, дело не в старике и памяти о нём. Мне просто стало ясно, как мы дошли до жизни такой. Мне почему-то казалось, что если человечество не поменяется, то вымрет. И почему-то в каноническом тексте об этом спокойно пишут. Тогда как «наместники» упорно твердят, что светлое будущее уже не за горами. Какие горы оно должно было преодолеть? Или что они подразумевают под светлым будущим?
Месяц дома. Мы с Леной первую неделю наслаждались друг другом. Колян просто отдыхал, набирался сил. После одного выходного дня мы выходили патрулировать улицы. Следили за порядком. А что порядок? Средний возраст горожанина — сорок пять — пятьдесят лет. Детей мало, а также подростков. Жёсткий контроль всего
Сейчас всё меряется рисками и выгодой. Если есть хоть какой-то риск, который невозможно минимизировать до нуля (даже просто испугаться — риск!), идея небезопасна. И, соответственно, невыгодна. Поэтому нас с Коляном не очень любят — мы и так сильно рискуем, уходя в рейды. А когда идём на «мародёрку» (хотя для этого есть специально обученные люди — сталкеры), мы вообще рискуем жизнью. Наш начальник и подельники на КПП тоже. Однако, когда мы привозим добычу, все забывают о тех рисках, которые возможны. Все видят лишь выгоду. И никого совершенно не волнует, что мы однажды можем не вернуться. Кроме Лены — ради неё одной лишь есть резон возвращаться. Вот за эту «выгоду» нас и ненавидят — боятся также рисковать. Их просто научили бояться.
Дети невыгодны городу. Какую пользу они могут ему принести? Да, когда вырастут, то очень большую. Но ведь пока они вырастут, от стольких опасностей их надо защищать. Поэтому те пары, у которых есть дети, им приходится платить налог. А почему, в таком случае, за различные половые перверзии могут и казнить? Дело в том, что правители понимают важность подрастающего поколения. Вот только растят их в специальной среде. Эдакие «Хомо постапокалиптик». И те дети, которые воспитываются в семье, за них и платят. А те, от которых родители отказались в пользу государства, плату вносят в общем налоге наравне со всеми. Мы с Леной хотим семью по старым канонам. Дом, дети, большая собака. Дерево посадил, сына родил, дом построил. Но нынешние реалии таковы, что это неосуществимо.
Вот и подходит конец свободной вахты. Начинается подготовка — чистка оружия, добор боеприпасов, заправка автомобиля… Всё было как обычно, как вдруг: сирена! Прорыв периметра!
— Граждане! — заговорили динамики оповещения женским голосом. — Займите свои места в убежищах! Включён защитный протокол «Меч, уберечь, защитить».
— «Всем патрульным!» — прошипела рация. — «Направляйтесь на Московское направление! Турели не справляются!»
Вот так всегда — от того, что мы останемся живы после прорыва или нет, выгода минимальна. Тогда как если в результате прорыва город пострадает — всё, убытки выше стоимости наших жизней. Ладно, вперёд! Мимо ехал броневик, меня подобрали. Поэтому на месте я был меньше, чем за пять минут. Там нам выдали оружие посерьёзнее, чем наши дубинки. Далее мы выдвинулись к месту прорыва. И что я там увидел? Люди, самые обычные люди, которым нужна помощь. Беженцы или ещё кто — неважно. Они просили нас помочь им, слёзно умоляли. Там были в основном женщины и дети. Иногда были старики и мужчины. Но их было мало — обычно они погибали под обстрелами турелей, спасая свои семьи. Если бы у меня была возможность, я бы их нашёл куда разместить, кого-то удалось бы вылечить. Но приказ правительства «Посторонних в город не пускать!», а также тот факт, что большая часть патрульных те самые «постапокалиптик», поставило на них крест. Их никто не щадил — экономно, короткими очередями патрульные доделывали работу турелей. Те беженцы, которые поняли, что им не жить, пытались затеряться на улицах. Однако там затеряться было негде — никаких переулков, закоулков, на улицах чисто, мусорные баки отсутствуют. Их попытка отсрочить неизбежное показывало истинную тягу к жизни. А не вот вся эта декорация в виде города. Часть из них побежала обратно, под огонь от турелей в спину. Те, кто убежал обратно, ещё имели некоторый шанс выжить. Те, кто остался в городе, рискует быть похороненным
Прорыв удалось ликвидировать. Те техники, которые отвечают за исправное состояние периметра на этом участке, если сумеют доказать, что это — форс-мажор, будут жить. Сирена наконец-то заткнулась. Люди начали выползать из убежищ. Они, видя ещё не убранные трупы тех, от кого прятались, были рады. Патрульные, как будто ничего не произошло, вернулись обратно к своей работе. От осознания увиденного меня тошнило — что такое происходит в этом мире, если под словами «Объединить человечество» мы казним таких же людей, только с другой стороны периметра? А эти, которые повылазили, чему радуются? Неужели страх перед «суперпупермегаопасными мутантами из-за периметра» у них въелся в подкорку сознания? Иначе чем ещё объяснить их нежелание думать?
Так как мой рабочий день уже закончился, то решил пройтись по городской окраине. Немного развеяться — хоть и не застрелил никого, но и не спас… Да, это не мой участок. Поэтому я тут как турист. Здесь видна жизнь. Да, эти люди когда-то раньше жили в городских районах. Теперь вынуждены тут существовать — все помнят, что раньше была пенсия. И почти половина этой пенсии уходила на оплату коммуналки. Теперь пенсии нет — раньше тоже было невыгодно государству содержать пенсионеров. Теперь же — не справляешься? Уходи на покой. А как ты там дальше — никого не волнует. Неважно — возраст, пострадал на производстве. Пенсий нет, но коммуналку платить обязан. Так вот: в городских районах люди как зомби — монотонная работа, дома — взял жрачки, завалился на диван и смотри телевизор. Можешь поспать, сходить в душ. Но в душ — недолго! Иначе помывка вылезет в такую сумму, что проще уйти на окраину города. Или, что делают совершенно отчаявшиеся люди, уйти за периметр. Вот только уйти, я так понимаю, у них не получится. А здесь же люди общаются друг с другом простым языком, не с помощью гаджетов. Помогают друг другу кто чем может. Да, жить в этом районе очень сложно. Без взаимовыручки нельзя.
— Пожалуйста, не убивайте меня! — крикнула кто-то.
Гляжу в сторону, откуда был крик. На асфальте сидела какая-то женщина с ребёнком на руках. Она вроде как пыталась меня оттолкнуть. Именно она обратилась ко мне. В её глазах был ужас. Ой, точно, я ведь дома ещё не был — иду, одетый по форме. Хм, новенькая?
— С чего вы решили, что я вас буду убивать? — спокойно спрашиваю её.
— Сегодня люди, одетые как вы, расстреляли многих моих односельчан, — ужас в её глазах говорил сам за себя. — Мы лишь хотели попросить вас о помощи!
А ведь точно — присмотревшись повнимательнее вижу, что она одета не так, как большинство городских нищих. Грязное в пыли платье когда-то было с цветами. Изначальный цвет сейчас не выяснишь. Далее: платье по типу сарафана, верхняя часть тела в кофте. На голове — косынка, руки чёрные, да и лицо далёкое от белизны. На ногах некое подобие сапог. Хм, а ведь городские нищие, по сравнению с ней, реально нищие: ходят в рванье, которое одёжный принтер выдавал сначала как нормальный прикид. А здесь — та одежда, которую обычно мы с Коляном привозим после мародёрки.
— Откуда вы? — спрашиваю её, присаживаясь возле неё.
— Пожалуйста! Не убивайте! — пытается она от меня отползти, при этом левой рукой как будто отталкивает.
— Да не буду я… — встаю.
— Маш, я его знаю — он беспредельничать не будет, — говорит какой-то мужик. В отличие от остальных, он одет весьма неплохо: те же лохмотья, но чуть свежее.
— Вы уверены? — женщина, которую тот назвал Машей, оборачивается к нему.
— Да, — спокойно заявил он.
— А вы — типа местная власть? — обращаюсь к нему.
— Негласный староста, — моргнул он, подтверждая слова. — Так что случилось-то? Чего она тебя боится?
Женщина поднялась. Если бы не её нездоровая чернота, то была бы очень красивой.
— Сегодня был прорыв, — говорю ему без прикрас.
— Это они, значит, прорвались? — он кивнул в сторону женщины.
— Да, — спокойно отвечаю ему. — Ну и, как сам понимаешь, прорыв ликвидировали.
— Ой! А-а-а-а… — женщина постепенно затихала, сопровождая своё падение на асфальт. Её глаза оставались открытыми.