Последний рассвет
Шрифт:
— Не могу больше, — Хаору замедлил шаг, и, наконец, зашатался на месте, согнулся. Сев на сумку, потеряно глядел на снег. — Не привык столько бежать, — по его лбу и щекам катились градины пота, дыхание вырывалось со свистом, с кашлем, пробирающим до самых кишок.
— Держи… Такисиро-сан, — ткнул Шиничиро.
В ослабевшие руки друга он вложил драгоценный клинок принцессы-разбойницы, указал в сторону маленького городка.
— Бросаешь меня? — Хаору замотал головой, как ненормальный, пытающийся отогнать злую навязчивую мысль. — Того, что есть, и так хватит на починку джонки,
— Закрой рот, Бамбуковый чурбан! — возразил Шиничиро, отвернувшись. — Мне нужно увидеть отца. Встретимся через два дня на развилке у Хинго. Чтобы к тому времени починил развалюху и запасся жратвой, а то твоё нытьё убивает меня. О жилье подумаем позже. И ни слова больше! — кулаком пригрозил он. Глубоко вздохнув, ушёл лёгким бегом лесной тропой.
Сквозь ветви сосен вдали виднелись заснеженные силуэты лесистых гор, покрытые у подножий бамбуковой порослью. Холмы, испещрённые тёмно-лиловыми складками, белели на фоне звёздного неба, а вскоре впереди них забрезжил слабый свет; он тронул розовым очертания природы, погружённой в предутренние грёзы. Становились бледнее россыпи звёзд, небо светлело.
Окрестные холмы порозовели от лучей восходящего солнца, когда, ведя в поводу украденного по пути в каком-то селении коня, Шиничиро добрался в додзё Ампаруа пешком. Нахватавшись холодного воздуха, он захлёбывался от кашля, горло раздирало. С трудом пройдя старой дорогой, засыпанной глубокими сугробами, юноша обрадовался: северная смотровая башня оказалась пуста. Зажав рот двумя руками, он прошмыгнул вдоль изгороди. Удивительно, но на площадке тоже пусто. Какая непривычная тишина в Ампаруа! Юноша забеспокоился, и так, судорожно кашляя, добрался к дому на холме.
В глазах стояла пелена, тело мучил озноб, а горло першило.
— А я-то думал: мой упрямый сын ушёл навсегда! — пробормотал Шуинсай, посветлев лицом… Шиничиро, зажмурившись, ждал оплеухи, но отец только крепко обнял непутёвого. Никогда Шиничиро не видел отца столь растроганным. Мама быстро спустилась в ночном сиреневом юката, принялась целовать алые, погрубевшие с мороза щёки сына, гладить волнистые засаленные волосы, взмокшие на висках и на лбу, покрывшиеся тающими блёстками. Шина не могла совладать со слезами волнения, застилавшими глаза. Мешковатая серая одежда сына — холодная, как лёд, а руки — горячие, словно огонь, красные, как раскалённый металл жаровни. Её щёки залил багрянец радости.
— Скорей подогрей травяного настоя! — приказал отец, не выпуская сына из объятий.
Служанка Рёи засеменила на кухню мелкими шажочками.
— Сдурели, родственнички? — выйдя из комнаты для почётных гостей, пробормотал Лао. Просветлённым взором наблюдая встречу блудного сына и счастливых родителей, лысый суровый дядюшка широко улыбался, подобно богу Дайкоку:
— А я говорил, что парень вернётся!
Старшего Зотайдо стало не узнать: без бороды и щётки усов он выглядел добрее и приятнее. Глубокие кривые морщины в уголках глаз, придававшие ему сердитое выражение, разгладились, и губы теперь не оттопыренные, точно у свирепой гориллы, а сложены ровно. Прежняя строгость фанатика, постоянное горячее недовольство и нервозность — исчезли. Лао будто бы перенёс очередное
— Отец, не оставляй меня и маму, очень прошу!
— Не оставлю, обещаю, сын!
— И вы, дядюшка Лао, не уходите!..
Лао не мог не подойти. Оказавшись рядом с племянником, обнял его за плечи, поцеловал во влажную макушку. Взгляд старшего Зотайдо повлажнел и как-то замерцал.
— Думаешь, мы имеем право не уйти?.. — обменявшись с братом ироничным взглядом, серьёзно спросил Лао. — Тэнно не дал нам такого права, а значит, Хатиман будет на нашей стороне.
Шина держала кружку, из которой сильно пахло смесью душистого перца и трав.
— Шини-тянь, пей залпом, но помни: запивать ничем нельзя! — посоветовал дядя Лао, скривившись. — И кашель сгинет.
В кругу родных людей — восхитительно хорошо, большего счастья Шиничиро не пожелал бы. Но атмосфера обретения дома — приятная и спокойная, точно звуки горного ручья, как назло, не могла продлиться вечно. Невероятное умиротворение и прекрасную гармонию нарушил стук в дверь. На дорожке сада в окружении элитной охраны на коричнево-белом породистом скакуне восседал человек в пёстрой одежде, а сзади на спине всадника реяло по ветру полотнище сасимоно с иероглифом го…
— Явился! — мрачно пробормотал Лао, заторопившись, и его лицо обрело привычную холодную строгость, а губы вытянулись, точно у рассердившейся гориллы. — Мотохайдус никогда не забывает, чтоб их на жаровне Хатимановой!..
Нацепив жёсткую маску безразличия, Шуинсай пристально посмотрел на сына.
— Обещаю, отец, никуда не убегу! — быстро-быстро закивал Шиничиро, простодушно улыбнувшись.
Горячо поцеловав сына в лоб, Шуинсай поспешил за братом.
Всю дорогу до дворца посыльный Мотохайдуса молчал. Братья Зотайдо, чувствуя угрюмое настроение цукаи, тоже не промолвили ни слова.
В замке Тиёда витало странное напряжение — взгляды, полны смятения, и шепотки, доносившиеся отовсюду, складывались в необычный волнующийся хор, пугая неопределённостью. Советник, пригласив мастеров в большую комнату для гостей, торопливо отлучился. Приоткрыв ширму, Лао жестом руки подозвал щуплого юношу, проходившего мимо с подносом.
— Эй, слуга, что тут за траур?
Плотно сжав губы, тот покачал головой, намекнув, что ему запрещалось говорить.
— Понятно, — Лао понимающе кивнул, и, хитро скосив глаза, прошептал: — Никому не скажу.
Наклонив голову к тонким губам слуги, услышал… и резко изменился в лице. Отпустив юношу, пояснил брату шёпотом. Шуинсай вздрогнул, нехорошее чувство овладело им. Сестра императора, Суа-химэ — под стражей, и никто не знал, почему. Хуже того: визиты к ней строго воспрещались.
Армия Белого Тигра покидала Эдо на днях — по приказу Тэнно срок выступления на войну сократился аж втрое, Ёсисада Хадзиме не желал более прохлаждаться в стенах дворца, глядя на то, как день ото дня разлагается армия.