«Последний римлянин» Боэций

Уколова Виктория Ивановна

Однако эта, казалось бы, всеразрушающая критика христианскими теологами античных представлений о Фортуне все же не помешала этой капризной богине проникнуть затем в систему средневековых представлений о мире и человеке. Это произошло во многом благодаря Боэцию. Представленные им в «Утешении» аллегорический образ Фортуны и его философское истолкование заняли прочное место в западноевропейской культуре средневековья и Возрождения.

Вернемся еще раз к интерпретации Боэция. Он понимает Фортуну двояко: как богиню и как мировую силу, посредством которой организуется миропорядок. «Последний римлянин» противопоставляет «вульгарному» народному представлению о Фортуне — богине с «лживым ликом», по собственной прихоти наделяющей человека дарами, «чародейке», принимающей множество обманчивых обликов, «устремляющей свой леденящий взор» или осыпающей человека ласками по своему капризу, — философский взгляд, стремящийся проникнуть в суть того, что именуется Фортуной, понять ее изменчивость как естественное проявление ее природы. Боэций отстаивает «право» Фортуны на непостоянство,

сравнивая его с закономерностями природных явлений, их чередуемостью, сменой: «Ведь разрешено небу порождать светлые дни и погребать их в темных ночах, позволено временам года то украшать цветами и плодами облик земли, то омрачать его бурями и холодами. У моря есть право то ласкать взор ровной гладью, то ужасать его штормами и волнами… Наша (Фортуны. — В. У.) сила заключена в непрерывной игре — мы движем колесо в стремительном вращении и радуемся, когда павшее до предела возносится, а вознесенное повергается в прах. Поднимись, если угодно, но при таком условии, что ты не сочтешь несправедливым падение, когда того потребует порядок моей игры» [151] . Игра Фортуны лишь на поверхности может восприниматься как не имеющая оснований переменчивость; сущность ее та же, что и природных превращений, происходящих в мире согласно правящему им закону. Непостоянство, бренность — непременные условия существования мира и всех вещей, его составляющих. В мире с завидным постоянством совершаются перемены, так что уже и сами они становятся устойчивыми моментами круговращения природы. Согласно Боэцию, Фортуна есть проявление порядка природы в человеческой жизни. Ни одно из благ, даруемых ею, равно как и ни одно из несчастий, не принадлежит ни ей, ни человеку, они есть лишь конкретные проявления общего миропорядка, доступные людям в непосредственной данности и психологически ими переживаемые. Постоянство чуждо не только природе Фортуны, но и природе человека. «Фортуна, когда гордая десница вершит перемены жребия, несется, как стремительный Еврип [152] , - пишет Боэций. — К тиранам, ранее устрашавшим народы, она может стать жестокой и поднимает, неверная, склоненную голову поверженного. Она не слышит несчастных и равнодушна к рыданиям, смеется над стенаниями, которые сама же и вызывает. Так она играет. Так пробует свои силы. Ей привычно совершать чудесное, делая один и тот же миг губительным и счастливым» [153] .

151

Cons. II, pr. 3.

152

Еврип — пролив между Эвбеей и Беотией, известен стремительностью и непостоянством течения, которые вошли у древних в поговорку.

153

Ibid. II, m. 2.

Символом Фортуны, отождествленной с природой, является стремительно вращающееся колесо — излюбленный образ в античном и во многом благодаря Боэцию, придавшему ему большую выразительность, в средневековом мире. Не знающее пощады вращение колеса Фортуны, символизирующее великое мировое круговращение, никому не предопределяет выигрыша заранее, перед ним все люди равны.

Связывая воедино Фортуну и провидение, природную изменчивость и абсолютное постоянство высшего разума, Боэций создает философскую концепцию Фортуны — судьбы, ставшую для средневековья «классической». Будучи переформулировано в терминах христианского мышления, понимание Фортуны как безличного начала, исполняющего волю бога, органично вошло в мировоззрение и культуру в целом. Такому переосмыслению, вероятно, способствовало и «наложение» на философскую концепцию представлений германских и кельтских народов о судьбе, выражавших идею глобального и всеобщего детерминизма, объективной необходимости, пронизывающей все в мире и заставляющей человека подчиниться ей.

Фортуна, хотя отчасти и сохраняет античные «одеяния», у средневековых писателей довольно мирно «уживается» со всемогущим богом-творцом, беря на себя роль орудия божественного управления, божественной справедливости. Теологическое развитие этой идеи дано Фомой Аквинским в его «Сумме теологии». Однако, указав на то, что все представляющееся в земном мире Фортуной или случаем имеет истинную причину в божественном провидении, он все же не отвергает полностью необходимость пользоваться дарами Фортуны, или мирскими благами, т. е. богатством, властью, славой, если они выпадают на долю человека. Налицо снятие жестких религиозных запретов и определенное моральное оправдание земной жизни, отражающие сдвиги в общественном сознании XIII в., непосредственно предшествующего началу Ренессанса.

Предвозрожденческие тенденции более полно и ярко проявились у Данте, давшего развернутое описание Фортуны в VII песни «Ада», где он повествует о грешниках, «кто недостойно тратил и копил»:

…Что есть Фортуна, счастье всех племен Держащая в когтях своих победных? «О глупые созданья, — молвил он, — … Тот, чья премудрость правит изначала, Воздвигнув тверди, создал им вождей, Чтоб каждой части часть своя сияла, Распространяя

ровный свет лучей; Мирской же блеск он предал в полновластье Правительнице судеб, чтобы ей, Перемещать, в свой час, пустое счастье Из года в год и из краев в края, В том смертной воле возбранив участье, Народу над народом власть дая, Она свершает промысел свой строгий, И он невидим, как в траве змея. С ней не поспорит разум ваш убогий: Она проводит, судит и царит, Как в прочих царствах остальные боги. Без устали свой суд она творит: Нужда ее торопит ежечасно, И всем она недолгий мир дарит. Ее-то и поносят громогласно, Хотя бы подобала ей хвала, И распинают, и клянут напрасно. Но ей, блаженной, не слышна хула: Она, смеясь меж первенцев творенья, Крутит свой шар, блаженна и светла».

У Данте, хотя над Фортуной возвышается бог, она не безвольное орудие, осуществляющее его замыслы. Фортуна — сила вполне автономная, управляющая миром поднебесным. Тем самым в каждом ее движении уже не усматривается прямое божественное вмешательство, в нем теперь не обязательно искать сокровенный безотносительный моральный смысл, что открывает для человека возможность самому оценивать, принимать или не принимать Фортуну (именно этот мотив имел особое значение в боэциевой концепции Фортуны).

Идея противоборства или возможного союза с Фортуной начинает доминировать в ренессансном мировоззрении. Людям Возрождения, которым было свойственно острое индивидуальное переживание действительности, высокая самооценка и вера в человеческие возможности, более близкими оказались абсолютизация Боэцием в Фортуне изменчивости и непредсказуемости, олицетворения случая, способного даровать счастье, удачу или принести несчастья, случая, который надо преодолеть или не упустить, и, наконец, призыв противостоять Фортуне, полагаясь лишь на собственные силы.

Боэциевы мотивы получают развитие в сочинении первого гуманиста поэта Франческо Петрарки «О средствах против всякой Фортуны». «Индивидуальное переживание действительности, символизированной Фортуной, порождает целиком личное, эмоционально окрашенное, чаще всего недоверчивое к ней отношение. Она рисуется коварной и опасной у Поджо, завистливой к достоинствам человека, о каковом ее качестве особенно часто упоминает Кастильоне, притворной, лживой, вероломной, о чем не устает предупреждать Петрарка, иррациональной, согласно Понтано, наконец, по общему мнению, как женщина капризной и непостоянной» [154] .

154

Кудрявцев О. Ф., Уколова В. И. Указ. соч. С. 190.

В этих условиях переосмысляется развитое Боэцием понимание взаимоотношения мудрости и судьбы. Большое значение придается не мудрости как таковой, не созерцанию, а доблести и действию, способности не только противостоять Фортуне, но обуздать ее и обратить на пользу себе, иным становится и этический идеал. Однако линии, ведущие к «последнему римлянину», прослеживаются в «Изгнании торжествующего зверя» Джордано Бруно, в котором восхваляется торжество Фортуны в мире, создается ее своеобразный аллегорический апофеоз. Завершающее «историю» Фортуны в эпоху Возрождения сочинение как бы перекликается с «Утешением», замыкавшим античность и знаменовавшим начало средневековья.

«Прекрасный мир с прекрасными частями»

Разум — это истинный бог Боэция, однако было бы неверно представлять автора «Утешения» сухим рационалистом. В не меньшей степени, чем стройностью логических конструкций, он мог и наслаждаться красотой мира, образно и поэтично воспевать в великолепных гимнах, и анализировать ее с помощью философских методов. Не случайно эстетические воззрения — важная часть философской системы «последнего римлянина», которого можно считать в определенной степени и одним из основоположников средневековой эстетики.

Мысль о прекрасном постоянно волновала Боэция. Ответы на вопросы о том, в чем заключена гармония мира, гармония мира и человека, что такое красота и каковы ее конкретные проявления, он искал, начиная с ранних сочинений — «Наставления к арифметике» и «Наставления к музыке», и даже ожидание казни не сделало его мироощущение мрачным и пессимистическим. До последнего часа философ верил в неизбежность торжества разума, блага и красоты.

В эстетике Боэция можно условно выделить три основных раздела: 1) учение о числе как эстетическом первопринципе и его модификациях; 2) музыкальную эстетику, в которой основное внимание уделено рассмотрению гармонии, определению музыки и ее задач (более широко — искусства вообще), психологическому и моральному воздействию музыки на человека; 3) раскрытие понятия эстетического предмета, завершающееся своеобразной иерархической концепцией прекрасного.