Последний рубеж
Шрифт:
Нет людей! Живой силы не хватает! Вот и придумал он ринуться в очередной набег — на Кубань. А надо ли рисковать? Многие из окружения Врангеля сомневались, но помалкивали.
Выход десанта в море был назначен на 13 августа. Не дожидаясь ухода кораблей, Врангель оставил все дальнейшее попечение о десанте на Шатилова, а сам покатил на север Крыма, в Джанкой. Под Каховкой красные продолжали трепать и теснить корпус Слащева. Напряженные бои шли под Александровском и Ореховом, где красные тоже усиливали давление.
В Джанкое барон из штабного поезда вызвал к прямому проводу Слащева. Была ночь, и главнокомандующему
— Как это — не в состоянии? Спит? Разбудить его!
— Не может он сейчас, ваше превосходительство. Стараемся, ваше превосходительство. Думаем, через часок он придет в себя. Сейчас он не может.
Нельзя было понять, что с генералом. Запил? Врангель в бешенстве вышел из штабного вагона на перрон и присел на пустой снарядный ящик. Звезды густо усеяли черное небо, было тихо, прохладно, покойно.
И вдруг барона стала душить спазма. Схватила за горло и не давала дышать. Это был приступ странного недомогания. Ни с того ни с сего будто порывом ветра налетало отчаяние. Страшное, леденящее мозг и сердце. Возникало ощущение какой-то пустоты — и внутри него, и вокруг него ничего нет! Мертвая пустыня во все стороны. Вымерло, выгорело, обрушилось все.
«Но ведь не так это на самом деле!» — успокаивал себя барон и старался разглядеть хотя бы блеск своих сапог, но не видел и блеска. Станцию окружали высокие пирамидальные тополя, но и тополей этих не удавалось разглядеть.
Штабной поезд барона стоял рядом, в двух шагах. Врангель встал и двинулся к своему вагону. Вытянув вперед обе руки, он шел как слепой, шаркая сапогами, боясь сбиться с пути и слететь вниз с платформы.
Не оказалось и поезда.
Было мгновение, когда барону хотелось закричать. Он постоял, стараясь унять сердцебиение.
Но вот постепенно опять очертились контуры станции, и ему стало легче, теперь он увидел блеск своих сапог, и, совсем успокоившись, зашагал взад и вперед по платформе.
— Нет людей у меня, нет людей, — бормотал он в тоске. — Живой силы нет! Где же взять ее? Где?..
Разговор по прямому проводу со Слащевым состоялся под утро. Свой полевой штаб Слащев держал в Чаплинке, большом селе, стоящем примерно на полдороге между Каховкой и Перекопским валом.
Телеграфная лента запечатлела разговор барона со Слащевым.
— Доложите обстановку, — потребовал Врангель.
Из доклада Слащева вставала такая картина. В ночь на 7 августа красные пересекли на лодках Днепр и высадились у Каховки, у Алешек и у Корсунского монастыря. И все это — под прикрытием сильного артиллерийского огня. К полудню красные закончили у Каховки наводку моста и к вечеру заняли всю Каховку силами до двух тысяч пехоты при нескольких легких артбатареях.
Весь этот день и на следующий бои продолжались с большими потерями для обеих сторон. На третий день красные, закончив переправу у Каховки и переведя по мосту на левый берег тяжелую артиллерию и части конницы, развернулись широким фронтом и повели наступление на юг, к Перекопскому перешейку, стремясь охватить оба фланга пехотного корпуса Слащева.
В докладе Слащева были фразы, не очень-то попятные непосвященному человеку, но таков военный язык.
— Около трех часов дня, охватив наш правый
Как видим, войска Слащева хотя и отходили, но все делали по приказу, и действовали успешно — позиции свои, по уверениям Слащева, удерживали, при контратаках обращали противника в бегство, и дела, получалось, обстоят в целом неплохо.
А Каховка отдана же!
— Радуюсь вашим успехам, Яков Александрович, — ядовито продиктовал Врангель свой ответ Слащеву. — Но ваш корпус оказался не в силах опрокинуть противника в Днепр! Вот что удручает.
Слащев не остался в долгу — он и слыл строптивым, и сам любил таковым слыть — и стал расписывать, какие мощные силы двинуты красным командованием и как умно их штаб все разработал и предусмотрел, готовясь к наступлению.
— Только на моем фронте, к сведению вашего превосходительства, у противника действуют силы трех пехотных дивизий. А сейчас Эйдеман пустил в ход еще одну — ту самую, которая из Сибири пришла. Силами этой дивизии он укрепляет захваченный у Каховки плацдарм. Как тут не признать отличное умение выбрать место удара и захватить его с последующим превращением в мощный тет-де-пон. Теперь, опираясь на сибиряков, они все могут!..
По проводу туда и обратно летели жесткие слова. Слащев был не то пьян, не то сверх меры возбужден и говорил бог весть что. А может, просто назло главнокомандующему все твердил о сибирской дивизии Блюхера, словно она больше всего и досадила ему, хотя эта дивизия, по его же словам, только сейчас разворачивается на плацдарме и вступает в бой.
Лишь под конец разговора Слащев, перестав хвалить красных, образумился и перешел на серьезный тон:
— Мой вывод: все бросить на сибиряков и сбить их с тет-де-пона. Основание: опасность удара с этого тет-де-пона по кратчайшей прямо на Перекоп с выходом в наш тыл. Следовательно, необходимо срочно усилить меня танками и конницей. Иначе этих сибиряков с плацдарма не выкурить. Дерутся как дьяволы!..
— Да будет вам твердить об этих сибиряках! — вспылил Врангель и пожалел, что не может сейчас посмотреть на Слащева уничтожающим взглядом сверху вниз. К тону Слащева и его манере разговора даже с вышестоящим: «мой вывод», «основание» и так далее, все давно привыкли, но сейчас эта генеральская самонадеянность казалась в устах Слащева особенно нетерпимой.
Резким тоном барон закончил:
— У меня все, Яков Александрович. Приказ вы получите утром. До свиданья!..
Лента только что состоявшегося разговора по прямому проводу валялась на полу. Наступив на нее сапогом, Врангель с минуту постоял, подумал и пошел к себе в салон.
Вот так, заметим в скобках, решаются подчас на войне судьбы генералов. Речь идет, разумеется, о Слащеве. Участь его была окончательно определена именно в ту минуту, когда главнокомандующий и верховный правитель надавливал сапогом на узенькую телеграфную ленту.