Последний рубеж
Шрифт:
Катя перед вечером сменилась с дежурства — у нее закружилась голова от переутомления, и она упала у телефона. Бросились к ней, подняли, дали воды и велели полежать. С полчаса Катя полежала, больше не смогла.
Уже смеркалось, когда из района Корсунского монастыря пришла скорбная весть: погиб в бою начальник 15-й дивизии Петр Солодухин.
Тут Катя, плача, взялась за дневник и записала:
«Боже, какая потеря! Ведь об этом человеке можно легенды сложить. Истый волжанин, коммунист, бывший унтер-офицер, гидротехник, он еще в Петрограде, говорят, начал свой боевой путь. Все донельзя опечалены.
Сейчас пришли подробности
В тот вечер Катя еще записала:
«Сейчас видела в штабе у нас интересного человека, зовут его Карбышев Дмитрий Михайлович. Лет сорока, не больше, а выглядит совсем молодо. Скромен, прост, хотя за плечами богатое прошлое. Он военный инженер, окончил еще задолго до революции инженерную академию и руководил строительством фортов Брестской крепости, был в чине подполковника.
Лицо интеллигентное, тонкое, большой лоб, сразу чувствуется ум.
Я часто думаю: как хорошо, что такие люди — с нами, идут с революцией, верой и правдой служат ей.
Карбышев прибыл к Эйдеману с особыми планами, о которых я не имею права тут говорить.
Знаю, о чем речь, знаю и лишь одно могу позволить себе сказать: толково! Все будет сделано толково!..
А Солодухина нет уже на свете. Сидел бы и он на совещании. Обидно и горько до слез, и вспоминается Янышев. Нельзя терять таких.
Но что делать? Война!..»
Пока Катя все это писала, совещание у Эйдемана уже подходило к концу.
Ну, хоть немного послушаем, о чем же шел разговор в эти горячие минуты, и есть ведь у нас возможность очутиться в той комнате, где сидели командиры, — пусть снова сыграют свою роль чудодейственные три точки, к которым мы уже не раз обращались.
…Вот представьте себе карту, на которой уже отмечена территория захваченного войсками Эйдемана плацдарма за Каховкой. Успех сражения очевиден, карта это подтверждает. Донесения из штабов частей, ведущих бой на плацдарме, говорят о прекрасной работе артиллерии, поддерживающей продвижение своей пехоты. Сидящий на скамье рядом с Карбышевым Василий Блюхер кивает — он согласен с Эйдеманом, который обо всем этом рассказывает.
По словам Эйдемана, наблюдательный пункт начальника артиллерии выбран особенно удачно. Он расположен на чердаке одного высокого дома здесь, в Бериславе. Оттуда в бинокль были хорошо видны все перипетии боя в первый день сражения на том берегу. Достаточно было с этого наблюдательного пункта заметить, что какой-нибудь участок неприятельских позиций и окопов особенно упорно сопротивляется наступлению наших стрелков, как после короткого разговора со штабом или соответствующим пехотным начальником на указанный участок сосредоточивался огонь наших батарей, и противник отходил…
— Теперь, — говорил Эйдеман, — положение таково, товарищи. Слащевский корпус не выдерживает натиска наших войск и отходит. Территория, которую мы заняли, все больше расширяется. Смотрите по карте, товарищи!
Он тыкал пальцем в некоторые места карты и объяснял:
— Вот здесь мы, вот здесь и здесь. Это все уже наше. Полки
— Да, можно считать, дело сделано, — закивал Блюхер. — Я сегодня прямо с командного пункта видел отход белых — по облакам пыли, которую подняли их обозы и артиллерия. Побольше бы подобной пыли, — добавил с улыбкой начдив. — Пыль благая!
— Благая, точно, — подхватил Эйдеман. — Но это еще не вся пыль, которой нам предстоит наглотаться. У нас задача расширить плацдарм еще больше, укрепить его, обеспечить переправы и держаться до конца! Есть сведения, что белое командование спешно подбрасывает Слащеву помощь.
Помолчав, Эйдеман произнес:
— Конный корпус Барбовича к нам движется. Такие сведения мы получили и сейчас проверяем.
Все было ясно. Предстоят тяжелые бои, и надо выстоять.
Раскатистый грохот ударил в окна домика, где находился полевой штаб и где шел тот разговор, который мы здесь приводим. Затрясся весь домик, со звоном вылетели стекла; казалось, побеленные стены и потолок вот-вот обрушатся. Вас, конечно, заинтересует, как повели себя Эйдеман, Блюхер, Карбышев и другие. Это были храбрые люди, поверьте, никто не дрогнул, даже не пригнул головы. Но вот что обращало на себя внимание: в момент нарастания грохота, когда не только пол под ногами, а и земля заходила ходуном, все посмотрели на Карбышева, потом друг на друга и странно, с каким-то даже удовлетворением улыбнулись. Что же это такое было?
Закаленные в боях люди могут улыбаться и в самые напряженные минуты сражения, это известно. Страх смерти одолим, это тоже известно. Но было еще что-то в переглядывании Эйдемана и его товарищей.
— Видите ли, — объяснял мне спустя много лет один штабник, присутствовавший при этом эпизоде, — Карбышев имел в старой армии чин подполковника и слыл очень боевым и выдержанным человеком. Вот и поймите сами, что произошло. Рожденные революцией военачальники показали этому человеку, как умеют они себя вести в минуту опасности. Показали, что не уступят ему ни в выдержке, ни в хладнокровии.
— А Карбышев? — спросил я.
— Улыбнулся и он. Понял все, наверно. И, словно ничего не произошло, стал излагать свой план инженерного укрепления захваченного нами Каховского плацдарма. Но тут произошел еще такой эпизод.
Эпизод был рассказан штабником вот какой. Едва Карбышев начал излагать свой план, в дверях появился ординарец Эйдемана. Бледный весь, шапка и телогрейка в штукатурке, руки и лицо в свежих царапинах. Но тянется, грудь выпятил, руки держит по швам и глядит браво.
«Что там произошло?» — спросил у него Эйдеман.
«Имею доложить, товарищ командующий… Так что почти за углом…»
«Не тянись, не тянись, милый, — остановил ординарца Эйдеман. — Не при старом режиме. Говори просто».
«Шестидюймовый трахнул, за углом, недалёко!..»
«Ну, так бы и сказал».
Когда Эйдеман произнес: «Не при старом режиме», у всех на устах снова заиграла улыбка.
— И знаете, — закончил рассказ мой знакомый штабник, — может, вам покажется, этого не могло быть, но Карбышев, еще улыбаясь, вдруг вытер заслезившиеся глаза и сказал: «Какие вы все молодцы, извините меня! Я бесконечно благодарен судьбе, что нахожусь в одном лагере с вами, в одном строю». — «И мы рады с вами рядом воевать», — сказал с чувством Эйдеман и крепко пожал руку Карбышеву.