Последний рыцарь короля
Шрифт:
Кстати, рукоделие – это единственное, от чего я отказалась сразу и наотрез. Что бы там донна Анна ни вышивала с большим вкусом и редким искусством, я бы все равно не научилась этому. В детстве я была неусидчивой, и когда дело доходило до работы с пяльцами или вязания крючком, предпочитала читать книги. Как ни бились мама и бабушка, я так и не научилась класть ровные стежки и считать петли. Мне это занятие казалось скучным и неинтересным, поэтому корзинку с вышиванием донны Анны я отдала Николетте, и та взялась закончить начатое донной покрывало, вышитое золотыми и серебряными нитями. Решили, что донна потеряла интерес к вышиванию после пережитой трагедии. Отец Джакомо очень расстроился, услышав от меня эту новость. «Рукоделие облагораживает женщину, помогает показать ее смирение и терпение», – сказал он мне, но
– Ты должна понять, Ольга, что средневековый человек считает себя грешным с того самого момента, когда делает первый вдох. Он заражен первородным грехом, и ничто не избавит от него. Поэтому, дабы не усугублять свое положение, он должен молиться и искупать грехи, действуя во имя веры. Кто-то дарит церкви земли, кто-то служит Богу всю жизнь, вступая в монашеские или рыцарские ордена, кто-то воюет во имя веры. Мужчины нашли в Библии удобную возможность для того, чтобы подавить женщину и подчинить себе. Да и сами женщины всегда заняты своими детьми больше, чем мужчины, на них ложится хозяйство и дом, они хранят уют и семейный очаг. Если бы в обществе не было такого четкого разделения ролей, началась бы путаница и неразбериха, а в этом мире лишние вопросы не нужны, здесь надо выживать, следуя общепринятым правилам. Это в вашем избалованном цивилизацией мире роли спутались – а здесь все иначе. Поэтому мужчина всегда идет впереди женщины, ведь Бог создал его первым, – но, говоря это, Герцог так испытующе смотрел на меня, что все же смог спровоцировать на ответ.
– Это потому что первый блин всегда комом, – заявила я, насупившись. Герцог отбросил голову назад и засмеялся, и его бледное лицо на фоне спинки красного кресла показалось менее усталым, чем накануне, когда я даже начала беспокоиться, не болен ли он. Я распрощалась с ним, унося с собой яблоко, и пошла в свою каюту, где Катя играла с Вадиком в шахматы.
– Ну что, исповедовалась? – спросила Катя, не отвлекаясь от доски, поскольку уже пару раз поймала Вадика на мухлеже.
– Да, шокировала отца Джакомо своими грехами, а потом пошла к Герцогу и высказала ему все, что думаю об отце Джакомо и о Библии. Вот результат разговора, – я подкинула в руке яблоко.
– Запретный плод! – воскликнул Вадик, съедая Катиного коня. – И что же, Герцог отчитал тебя за плохое поведение?
– Нет! – вгрызаясь в сочное яблоко, сказала я. – Даже напротив, поддержал и посоветовал терпеть мужской шовинизм, смиренно слушать отца Джакомо и оставаться при своем мнении.
– Я так и думала, – заметила Катя. – Этот Герцог вовсе не похож на человека Средневековья, хоть и много о нем знает. Легко рассуждая о религии и обществе, анализируя историю, он с такой тонкостью и порой сарказмом описывает людей, что я невольно начинаю подозревать в нем не человека, а…
Катя махнула неопределенно рукой в воздухе.
– Да ладно вам фантазировать, – заявил Вадик, убирая с поля Катину ладью, – нормальный человек, просто образованный, хороший психолог. Не обязательно быть Сатаной, чтобы играть на человеческих слабостях, надо просто уметь догадаться о том, чего хочет человек, дать ему это, и все – он твой преданный друг или раб, кому как больше нравится.
– Да? – внимательно посмотрев на Вадика, спросила Катя. –
– Учись, пока я жив, – ответил парень и добавил гордо: – Шах!
Я вышла в коридор, намереваясь выйти на палубу и подышать морским воздухом. Шел второй день плавания, мы уже прошли мимо Сицилии и двигались в сторону Греции. От качки я чувствовала себя не очень хорошо и еще хуже передвигалась по кораблю. Вадик быстро выработал матросскую походку и часто гулял по палубе, наблюдая за рыцарями. Он смотрел на них с таким жадным интересом, как смотрят на редкие и знаменитые музейные экспонаты. Мне всегда казалось, что рыцари чувствуют его любопытство и относятся к нему с подозрением. Эти мужчины в рубахах и простых штанах, с нашитыми на спине и груди красными крестами представляли собой довольно странное сборище. Они напивались каждый день, ругались, дрались, но как только появлялся отец Джакомо, они спешили к нему за благословением и смирно отстаивали службы, являя собой пример религиозности и добродетели. Мне они все больше казались доисторическими животными, и я избегала появляться на палубе слишком часто. Впрочем, при виде дам они очень мило раскланивались с нами, приветствуя витиеватыми фразами, но это была лишь общепринятая любезность – за своей спиной я не раз слышала недвусмысленные комментарии. Это были рыцари без земель и владений, которые спешили в поход, чая поживиться богатствами Святой земли, добиться успехов на службе у короля и просто повоевать. Они не раз устраивали шуточные баталии на корабле прежде, чем напиться в доску, а потом я не могла заснуть, потому что они хриплыми голосами всю ночь пели песни.
Итак, я продвигалась по темному коридору, мечтая подышать перед сном свежим воздухом, и как раз проходила мимо каюты Герцога, когда услышала голоса. Разговор шел вполголоса, Герцог что-то рассказывал, а его собеседник слушал и задавал вопросы. Они говорили на немецком, поэтому я даже не стала пытаться что-нибудь понять. Не знаю, где он нашел человека на этом корабле, который бы говорил на немецком… Я не стала брать это в голову и вышла на палубу.
Николетта сидела возле входа и вышивала полотно, рядом с ней на корточках сидел молодой оруженосец и с выражением говорил. Николетта отвечала редко, больше улыбалась и совсем не смотрела на него, занимаясь вышиванием. Оруженосец сидел на приличном расстоянии, оперевшись на меч, и пока говорил, задумчиво созерцал работающую девушку. Из отрывка его рассказа, который я услышала, прежде чем они заметили меня, я поняла, что парень рассказывал ей о месте, где он родился.
– Донна Анна! – Николетта испуганно посмотрела на меня, а парень поднялся и низко поклонился.
– Николетта, я не стану бранить тебя, – ответила я, жестом предупреждая ее оправдания. – Я не вижу в твоем поведении ничего предосудительного.
Я пошла по палубе, наслаждаясь последними лучами солнца и криками чаек над головой. Водная поверхность дышала вокруг большими холмами, вздымаясь и опускаясь, наш корабль гордо разрезал носом воды моря и летел на всех парусах вперед. Насколько я видела, нигде не было других кораблей, и это успокаивало. Николетта свернула рукоделие и пошла рядом со мной, оруженосец, видимо, вернулся к своему хозяину.
– Вам не страшно, донна? – спросила девушка, испуганно схватив меня за руку, когда судно накренилось вниз.
– Страшно, конечно, дерзок тот, кто уверяет, что не боится моря. Это стихия, не подвластная человеческим желаниям и надеждам, – сказала я, втайне восхищаясь своим слогом.
– Я каждый раз ложусь спать и гадаю, не окажусь ли к утру на дне морском. Поэтому мне кажется страшным отправляться в плавание, отягченной смертным грехом или не исповедовавшись, потому что здесь жизнь так же зыбка, как и море, и никто не знает, даже капитан, как пройдет путешествие.
– Как-то очень мрачно звучит, Николетта! – улыбнулась я. – А тот юноша, что сидел рядом с тобой, не внушает тебе надежды на лучшее?
Девушка зарумянилась и улыбнулась.
– Он очень смешной, – сказала она. – Рассуждает, как ребенок, мне забавно его слушать.
Ветер крепчал, порывисто набегая на паруса, наш корабль то нырял носом с волны, то взлетал вверх, но особого страха я не ощущала: казалось, что до бури дело не дойдет. Мы прошлись вдоль всего корабля, овеваемые свежим прохладным ветром, он ласково шевелил складки платья и бодрил.