Последний шанс для мажора
Шрифт:
— Прошу, мне нечем накормить детей, — говорила она. — Пожалуйста!
Дети, кожа да кости, таращились, полуприкрыв глаза, да и сама женщина выглядела не лучше. Сострадание и печаль охватывали меня.
— Тимур?…
Не было ответа.
— Тимур! — я обернулась. Лицо его было пустым, глаза смотрели прямо. — Ты что, не слышишь? Нужно помочь! Хоть мелочь дать! — засуетилась.
С громким щелчком двери автомобиля заблокировались, отрезая нас от мира снаружи. Теперь мы были заперты изнутри.
— Ты… — я сидела в ступоре.
Он посмотрел на меня
Загорелся “зеленый”, и мы плавно тронулись, вспарывая большую лужу.
Кто бы сомневался! Как он вообще живет и определяет этот мир? — злилась я. Для него все равно — что есть другие люди и их проблемы. Его поведение доказывало, что он бесчувственный человек. Поистине, этот невозмутимый, холодный чурбан вызывал раздражение…
Переливались огни города, разноцветные вывески, цепочки фонарей. Фасады небоскребов отражали свет, точно гигантские зеркала.
— Потрясающе! Охренеть! — сердито фыркнул Тимур и резко затормозил, остановившись в паре метров от другой машины. — Только этого не хватало.
Мою задумчивость как рукой сняло.
— Что там? — как на иголках, прикусила нижнюю губу, привставая с места.
Мне было интересно, почему мы встали, а встречные машины едут.
Тимур осмотрелся по сторонам, и я вместе с ним.
— Если не ошибаюсь, впереди авария, — сказал он. — Несколько тачек в кучу.
Издалека ничего нельзя было разглядеть.
— Ты думаешь, там есть погибшие? — тихо спросила я, машинально тронув его за рукав серого пиджака.
— Прижмусь немного правее. Надо выяснить, не нужна ли помощь.
Что это? На перепутье даже на самого бесчувственного человека нисходит откровение?
Через две минуты Тимур вылез из машины. И строго-престрого запретил мне покидать салон. Но теперь я не рвалась никуда выходить. Наверняка на место спешат скорая и профессиональные спасатели, ни к чему было смотреть на эти ужасы. Тем не менее, я была очень удивлена тому, что Тимур оказался небезучастен к чужой беде. Мне подумалось, он останется ждать в салоне, когда наладится движение, но нет. За маской самодовольного позера скрывался не такой уж и плохой человек… Неужели какой-нибудь слабовольный студень ринулся бы кому-то спасать жизнь? И при всем при том спесивые манеры у него были ярко выражены. Он и впрямь считал, что все в этой жизни происходило по одному хлопку, стоило ему сказать “хочу”.
Этот человек ставил меня в тупик.
Глава 32
С чем же он возился? Рубашка Тимура была заляпана кровью, рукава закатаны по локоть. На лбу показалась испарина, глаза выдавали волнение: зрачки бегали из стороны в сторону, грудь часто-пречасто вздымалась, будто он вернулся с пробежки. Он открыл дверцу машины. Я вся превратилась во внимание. Лицо его выражала крайнюю степень то ли испуга, то ли удивления. А может, и того и другого сразу.
— Мне… Это…
Чем больше я глядела на красные пятна на его одежде, тем хуже мне делалось.
— Со мной порядок. Это не моя кровь. Там женщина. Ей нужна помощь.
Секундой
— А-а-а! Больно!!!
Навалилась паника, непрошеная и глупая, желудок сжался. Набрав побольше воздуха в легкие, открыла дверь, чтобы выйти. Через сто шагов, внедорожник, неизвестной мне марки, стоял на обочине. В нескольких метрах от него было то, что осталось от легкового автомобиля. Словно гигантская ладонь смяла его, как обычный лист бумаги, и отбросила в сторону. Покосившийся, кривой дорожный знак, как бы завершал общую картину.
Сиденья внедорожника были разложены. И оказалось (да Вы что!) там стонала, лежа на сиденье беременная девушка, лет двадцати пяти. Рядом с ней стояла открытая аптечка. Посреди проспекта несколько мужчин образовали круг, лишь почесывая затылки, что делать?! Увидев меня, единственную женщину на дороге, все встрепенулись.
— Как больно, — раздался стон девушки.
На круглом лице, обрамленным рыжими кудряшками, проступали золотистые веснушки, да выделялись глаза цвета бутылочной зелени. Жилы надувались, а кожа отливала из розового в легонький лиловатый цвет. Эту расцветку я сразу поняла и тут же сообразила, в чем дело: подобный тяжелому, горячечному кошмару, развертывался передо мною “естественный”, “физиологический” процесс родов.
Холодок прополз у меня по спине вдоль позвоночника.
— Где скорая?… — произнесла я дрожащим от волнения голосом, среди насторожившегося молчания, устремляясь к согнутым ногам женщины.
Как ей нужно помогать, я толком не знала, потому что вблизи роды видела только два раза в своей жизни, в тюрьме, и те проходили под контролем опытного врача.
— Скорая едет уже минут десять. Может самим отвезти в больницу? — размышлял Тимур.
Я отрицательно мотнула головой:
— Надо все проверить. Как вас зовут?
— Аня, — бедняжка учащенно дышала.
Беспокойство свое я постаралась спрятать как можно глубже и ничем его не проявлять.
— А меня зовут Олеся. Аня, разрешите мне посмотреть? Я далеко не врач и не повивальная бабка, но…
Одобрение мелькнуло в ее глазах.
— Смотрите. Да! Д-а-а-а! — боль пронзила ее тело; она съежилась от сильной судороги.
Молодой человек с разбитой головой нежно погладил беременную по животу, жалея, что не может забрать у нее хоть немного боли. Анна тут же вцепилась в его руку, сжав ее так сильно, что муж даже слегка поморщился, но говорить ничего не стал, так как понимал, что ей гораздо больнее.
— Нужен свет, — я вытерла испарину на лбу, собралась с силой и, минуя все страшные мысли, постаралась думать только о самом существенном: что, собственно, я могу сделать.
Тимур, который ужасно боялся происходящего, несмотря на внешнее спокойствие, принялся лихорадочно шарить в кармане в поисках телефона. Нашел и включил фонарик.
— Что там? — будущая мать не сводила выпученных глаз с нас, чужих ей людей, стоящих у нее между ног.
Сомнительные впечатления ложились на душу одно за другим, без перерыва, все усиливая густоту красок.