Последний шанс
Шрифт:
— Потому что деньги и ценности твоей Леночки делал я вместе с Пустаевым. Правда, был еще третий… Но он утонул.
«Боже! Ведь утонул бывший начальник аптекоуправления области…» — ахнула в душе Нина Алексеевна, а вслух добавила:
— Как говорили тогда: утонул при весьма загадочных обстоятельствах.
— Никаких «загадочных», моя девочка. Он был пьяницей, стал ненадежным… Впрочем, не в том суть. Суть состоит в том, что по справедливости, наследовать Пустаеву должен был бы я, а он отказал все ей. Мог ли я упустить из виду деньги, которые мы делали вместе с Пустаевым? Ведь главную скрипку во всем этом деле играл
— И все-то ты всегда знаешь, Алекс.
— Информация — это власть.
— А знаешь ли ты, владеющий информацией и властью, что следователь Бубнов подозревает твою жену в организации убийства Леночки и буквально вырвал у меня подписку о невыезде?
— Что? Подписку о невыезде?! — взревел Шапкин. — Да как он посмел!
Благодушие и самодовольство испарились, и он весь приготовился к нападению.
— Нет, это не по тебе наносится удар, моя девочка, а по мне, по банку… По моей репутации. А это уже серьезно. Я подумаю что можно сделать. Кстати, что это за «грех» такой у твоей Леночки, о котором ты, якобы, «знаешь»?
Нина Алексеевна опять побледнела. Шапкин проницательно посмотрел на нее и после небольшой паузы изрек:
— Ты хорошенько обдумай ответ на такой вопрос, следователь обязательно задаст его тебе.
После объяснения с мужем, Нина Алексеевна прошла в свою комнату. Она испытывала непреодолимое желание побыть в одиночестве.
Брянцев
Проводив взглядом уходившего Сережу Масленникова, Брянцев откинулся на спинку стула и погрузился в размышления.
Убийство… Он повидал их на своем служебном веку. Встречались разные «загадочные» на первый взгляд, откровенно глупые, заказные, по неосторожности… Убийцы тоже не отличались однообразием. Попадались и тупые, и хитрые, изворотливые, душевно больные и сексуальные маньяки, симулянты, подделывающиеся под ненормальных. Но страшнее всех были отчаявшиеся молодые люди, сильные и крепкие, но так и не нашедшие своего места в жизни, те, для которых и своя и чужая жизнь — копейка.
Многих перевидал Брянцев за время работы в уголовном розыске. Каков-то он будет на этот раз?
Положение осложнялось тем, что розыск «по горячим следам» оказался безрезультатным, а видимые корыстные мотивы преступления отсутствовали. Теперь подозревай хоть весь мир…
Единственное, что оставалось ему — пойти от личности убитой. Кем она была, не кем казалась, а именно кем была? Ведь судя по всему, трагедия разыгравшаяся на улице Металлургов — это финал какой-то личной драмы. Причиной могли быть: любовь, ненависть, ревность, зависть…
Брянцев выдвинул ящик стола, достал пачку «Космоса», закурил. Он и не собирался бросать эту дурную привычку совсем, но старался, по-возможности, ограничивать количество выкуренных за день сигарет. Эта была сегодня, кажется, шестой и пришлась особенно по душе. «Что бы ни говорили медики, — подумалось ему, — а при определенном напряжении мыслительной деятельности хорошая сигарета — благо».
Ведь, собственно, что он знал о Пустаевой? Участковый врач. Довольно богатая вдова крупного чиновника. Богатая, но не «веселая», как это трактуется в одной оперетте. И даже наоборот.
Первым, у кого он решил навести справки, был главврач медкомбината Игнат Тарасович Мельников, внешне похожий на всех докторов из кинофильмов шестидесятых годов: белая шапочка над седеющей шевелюрой, строгая щетка усов, внимательные добрые серые глаза и непременные рожки стетоскопа, выглядывающие из нагрудного карманчика безукоризненно отутюженного белого халата. Увидев Брянцева, он сказал:
— Признаться, ждал вашего посещения, — и, жестом руки, пригласил его сесть.
Подполковник окинул взглядом кабинет. Это была большая, светлая комната с тремя окнами, выходящими в сторону соседнего леса. Одно окно было открыто и из него тянуло благодатной свежестью.
Мельников Брянцеву сразу понравился. То ли подкупила простота обращения, то ли заметная открытость, но следователь сразу почувствовал, что хитрить, выискивать «ходы» в разговоре с таким человеком не надо, и теперь испытывал чувство, похожее на облегчение.
— Видите ли, Игнат Тарасович, скажу вам откровенно, мы пока что имеем только один факт: она убита одним точным ударом. И все.
— Вы ждете от меня сведений, — начал главврач, — но я знаю немного. Видите ли, Елена Ионовна была избалована жизнью. Она не прошла ее суровой школы. Выскочив за Пустаева, попала в тепличные условия, стала бог знает что из себя строить, думать о себе не по уму, не по разуму. Словом, высокомерной стала, неуважительной. Особенно с пациентами. Ведь у нее на участке была самая высокая смертность.
Брянцеву вспомнились слова Бубнова, и он ввернул:
— Слышал я, Игнат Тарасович, что существует в медицинских кругах такая теорийка: мол, тот еще не врач, кто не оставил после себя кладбища пациентов.
— Вот, вот… И она так считала. Чужая жизнь для нее была легче перышка. А вот моя учительница, бывшая заведующая отделением в четвертой горбольнице — Гелия Залмановна, так говорила: тот не врач, кто поговорил с больным пять минут и тому не стало легче. Улавливаете разницу?
Брянцев кивнул.
— Вот, собственно, и все.
— Ну, как же это «все». Неужели так и не было конфликтов, жалоб, столкновений?
— Этого-то добра — сколько угодно. Первый крупный скандал произошел уже после смерти Пустаева. Говорили, что она вообще после смерти мужа сильно переменилась. Стала не просто высокомерной, а злой. Смерть Пустаева она восприняла, как личную обиду что ли и рассердилась на весь мир, мол, ах, мне сделали плохо, так пусть и вам всем будет худо. Понимаете? А случай произошел действительно чудовищный, — по халатности медиков погиб от сердечной недостаточности молодой человек. То ли не захотели спасать, то ли бес попутал, а молодой человек погиб. Отец погибшего, его друзья бомбили письмами Минздрав. Из Москвы выезжала специальная комиссия. Но я в то время работал в четвертой городской и подробностей не знаю. Вот тогда-то ее и понизили с заведующих терапевтическим отделением в рядовые участковые. Что вы, громкое дело было!