Последний шанс
Шрифт:
— И когда это случилось?
— Да уже лет шесть — семь тому назад.
— А других, подобных?
— Подобных, может, и не было, но скандалов — порядком. Бежали от нее пациенты. Одни добром — просто просили закрепить их за другими участковыми. Но вы понимаете: не мог я им потакать. Сочувствовал в душе, а помочь не мог, не позволяла медицинская этика. Но кое-кто требовал того же со скандалом. Одному инвалиду показалось, что она «залечивает» его жену. А Елена Ионовна обозвала его самострелом, — у него ранение в руку.
— Фамилию скандалиста не помните?
— Бурлаков Михаил Никифорович. Живет по проспекту 50 лет Октября. Это рядом с нами, в доме двадцать четыре.
Расстались они вполне дружески, как-то случайно заговорили о грибах и сразу выяснилось, что оба завзятые грибники. Похвастались успехами, поделились сведениями (впрочем, весьма туманными) о богатых грибных местах.
Конечно, информацию назвать богатой было нельзя, — так, мелочишка, но кто в точности знает, куда она может повести? А Брянцев знал цену мелочам и был доволен: «Есть кое-что…»
Выйдя из широкого подъезда больницы, он подумал, что, пожалуй, следует сразу же, по пути, заглянуть в соседний дом — двадцать четыре — и познакомиться с Бурлаковым.
Асфальтированная дорожка, тянувшаяся вдоль ограды больницы, вывела его сначала на пустырь перед замороженной стройкой, а потом и к дому двадцать четыре.
Дом двадцать четыре оказался девятиэтажным с шестью подъездами. В каком из них обитал Бурлаков, Брянцев не знал, но приметив на самодельной скамейке у первого подъезда двух пожилых мужчин, направился прямо к ним.
Один из них, смуглый, кряжистый, с белой тряпичной фуражкой на голове и инвалидной палочкой у ног, пригласил:
— Прошу к нашему шалашу, товарищ подполковник.
Второй, нескладный, с морщинистым лицом, пыхнув сигаретой, подтвердил:
— Конечно, просим…
Оба были навеселе.
Брянцев присел, достал сигарету и сказал:
— Беда, братцы, спички кончились.
— Это мы мигом, — отозвался кряжистый и стал шарить по карманам, при этом Брянцев заметил, что левая рука у него изуродована, по-видимому, старой, фронтовой раной. «Эге, — подумал он, — господа удача, кажется, посылает мне самого скандалиста Бурлакова…», но вида не подал, а спросил:
— Это по какому случаю вы в такую жару приняли эту самую злодейку с наклейкой?
Кряжистый ничуть не обиделся, но ответил весьма странно:
— Скажите честно, товарищ подполковник: есть бог на свете или его нет?
Брянцев пожал плечами:
— Это как сказать.
— Нет, вы прямо скажите: есть или нет? — с пьяной настойчивостью продолжал кряжистый.
— Ну, предположим, нет.
— Вот и ошибочка, товарищ подполковник. Есть бог. Вы слышали про такого человека: Пустаеву?
— Это не про ту ли, которую кто-то пристукнул сегодня ночью? —
— Вот, вот… Пристукнули. Значит, есть бог на свете. А то я и сам бы ее прикончил, — взял бы грех на душу. Ан нет, — бог.
— Бог покарал, — подтвердил морщинистый.
— Да что вы на нее так, мужики?
— Есть за что! Увидит семью хорошую, дружную и вползет как змея. И все больше баб косила. Будто завидовала их счастью нехитрому — сама-то она вдовой была.
— Как это так: «косила»?
— А так — залечивала. По всем правилам науки на тот свет отправляла. Как повадится в дом — жди покойницу. Я-то сразу сообразил что к чему, когда она к моей Маше стала присасываться. Шугнул ее матом и весь сказ. Спас, можно сказать, свою благоверную. А вот мужик из соседнего подъезда тот с ней миндальничал, терпел. И результат — залечила…
— И как ее звали?
— Ольга Николаевна Задорова.
— Когда же случилась беда?
— Ровно полгода тому назад.
«Интересное стечение дат — ровно полгода…» — подумал Брянцев и сказал:
— Должно быть, и так на ладан дышала…
— Покрепче моей Маши была. Спокойная такая, добрая. Однажды трудно мне стало — попросил на бутылку. Дала. А отдавать, сами знаете, как бывает… Так она ни разу не напомнила, а я так и остался у нее в должниках.
— А что муж ее?
— Рохля он, хоть и подполковник, как вы, правда, в отставке. Все терпел, а теперь плачет. Вот оно как.
Брянцев решил проверить свою догадку о личности кряжистого и вроде бы так, без задней мысли, сказал:
— Уж очень вы, Михаил Никифорович, сердиты на Пустаеву.
Кряжистый даже не обратил внимания на то, что его назвали по имени.
— Сердит, говорите? Нет, не сердит, а зол. И вдруг радость. Возвращаюсь я из деревни сегодня, а Маша и говорит: «Пустаеву убили…» Кто убил? — спрашиваю. «Не знаю, — говорит. — А следствие ведет молоденький следователь…» Это, — говорю, — меня не касается, а ты мать, дай мне на бутылку, — выпью на радостях… И, понимаете, ни слова против. Дала. Чувствуете? Одобрила, значит, мое решение. Ну вот мы с ним, — он кивнул на морщинистого, — и выпили. И за то, кстати, чтобы убийцу так и не нашли. Это бог покарал ее, змею подколодную.
Брянцев докурил сигарету, поблагодарил Бурлакова за «огонек» и первым же троллейбусом вернулся в райотдел.
Мысли пьяненького и словоохотливого Бурлакова показались ему похожими на сказочку о злой волшебнице. Но с другой стороны, подумалось ему, в словах его что-то было. Могла ли одинокая, неустроенная вдова большого чиновника завидовать нехитрому счастью тех, кого она высокомерно считала когда-то простонародьем? Судя по словам главврача, могла. Но с другой стороны, «присасываться» к благополучным семьям, сознательно разрушать чужое счастье?