Последний солдат Третьего рейха

Сайер Ги

На следующий день, на наше счастье, пошел дождь. Всю ночь продолжались перевозки. Удалось перебросить максимальное число солдат. Но еще больше оставалось на восточном берегу. Мы уже не считали, сколько дней здесь провели, но все же начали как-то приводить себя в порядок. Те, кто принадлежал к одним и тем же частям, нашли друг друга. На холмах офицеры поставили вооруженных часовых, которые должны были предупреждать об атаке. Мы знали, что русские уже близко, и удивлялись, почему они до сих пор не напали на нас. Возможно, все их силы были поглощены сражением за Киев.

Я

присоединился к большой группе, состоявшей из солдат «Великой Германии» и пехотного полка, который пришел к нам на помощь, когда мы совершили прорыв под Конотопом. Находившиеся рядом офицеры, среди которых я с радостью увидел капитана Весрейдау, сказали, что мы — солдаты элитной дивизии — должны первыми отправиться на запад и сядем на следующий же понтон. Мы, конечно, обрадовались, каждому хотелось побыстрее добраться до западного берега. Кто-то из солдат предложил связать ремнями тростник и перебираться на нем, как на плотах. Возможно, мы сумели бы это сделать, но тогда пришлось бы бросить вооружение, и нас посчитали бы дезертирами.

Офицеры запретили строить такие плоты, опасаясь худшего, но совладать с теми, кто потерял голову от страха, были не в силах. Многие отправились на них в путь. Кто-то утонул, кто-то попал под пули, а переплывшие на другой берег попали под трибунал.

Я и вовсе перестал соображать, не понимая, в каком положении мы находимся. Я решил найти среди солдат своей части старых друзей. Вдруг наткнусь на Гальса, Ленсена или ветерана.

Но поиски не увенчались успехом. Никто не мог сказать мне о друзьях ничего определенного. Я узнал нескольких солдат из нашей роты, но они ничего не знали. Мои вопросы лишь раздражали их. У них на уме было лишь одно: надо любым способом преодолеть реку.

Остается лишь один человек, который наверняка знает больше остальных, — капитан Весрейдау. Но я так его уважал, что не отваживался с ним поговорить, и лишь старался держаться рядом. Однажды капитан заметил меня. Я растерянно смотрел на его высокую фигуру, на длинный кожаный плащ, блестящий от капель дождя, и готовился встать по стойке «смирно». Но капитан жестом приказал оставаться на месте.

— В каком полку вы числитесь, молодой человек? — спросил он.

Я назвал номера полка и роты, в которую попал, отступая из Конотопа. Он решил, что я чех. Пришлось рассказать ему свою биографию.

— Гм, — произнес он. — Эти роты были последними. Я сам вел несколько из них.

— Знаю, господин капитан. — Я залился краской. — Я вас видел.

— Вот как, — произнес Весрейдау. — Значит, нам есть что вспомнить.

— Так точно, господин капитан.

Он потянулся за сигаретой, но пачка оказалась пустой. Уж не собирался ли он и мне предложить закурить?

— Завтра мы переправимся через Днепр. Наверное, вам дадут небольшой отпуск.

Слово «отпуск» прозвучало для меня неожиданно.

— Отпуск!

— Думаю, да.

Ко мне снова вернулись воспоминания, оживить которые я уже отчаялся. Неужели такое возможно! Ну конечно же! Как я мог сомневаться? Я снова начал вспоминать Паулу. Поскольку мы постоянно

наступали, почту нам не доставляли. Меня сильно беспокоило отсутствие новостей. А когда начался этот ад, слова любви и нежности потеряли всякое значение. Я часто думал, что если удастся пережить войну, то сама жизнь будет уже совсем другая. Как можно расстраиваться из-за любовного разочарования, если тебе удалось вырваться из лап смерти? Я никак не смирился со смертью и в самые ужасные минуты готов был отдать все, что угодно, — удачу, любовь, даже руку или ногу — за возможность остаться в живых.

Я понял, что капитан Весрейдау собирается уходить, и спросил его, не знает ли он что-нибудь о моих друзьях. Он вспомнил лишь ветерана, назвав его полным именем:

— Рота Августа Винера помогала гаубичной батарее в начале наступления. Первым отрядам пришлось трудно. В любом случае, тех, кто сражался там, наверное, послали под Киев. Там мы должны были произвести перегруппировку.

Я молча слушал его. Он кивнул и отошел.

Завтра мы должны переправиться через Днепр…

В голове смешались радость от предстоящего отпуска и страх, что я потерял своих ближайших друзей. Может, я уже прошел по их трупам на дороге Конотоп — Киев? Неужто мне придется отказаться от друзей, которые для меня столько значат? Неужели придется без сожаления (ведь сожаление в бою — непозволительная роскошь) стереть из памяти имена Гальса, Ленсена и трусишку Линдберга?

Пусть мои друзья исчезли навсегда. Но я помню совет, данный ветераном. В минуты отчаяния я буду вспоминать все хорошее.

Я лежал на земле, не обращая внимания на ливень, а струившаяся по лицу вода заменяла мне слезы. Дождь шел еще долго, всю ночь и следующий день, до самого вечера. Земля превратилась в болото. От прикосновения к ней мы промокали не меньше, чем от дождя. Мы промокли насквозь, многие разделись и в таком виде ждали парома. В основном мы стояли, набросив на плечи водонепроницаемые плащи, и смотрели, как приходят и возвращаются паромы.

Несмотря на отвратительную погоду, в полдень появилась новая эскадра «Илов». Проклиная все на свете, мы снова бросились в вязкую грязь. Самолеты пролетели над нами три раза. Они бомбили и поливали нас пулями. Еще больше вырос список убитых и раненых.

Когда заходило солнце, часов в шесть вечера, перевозчики занялись нашим взводом. Нам приказали взять вещи и идти в строю к трем пунктам, где производилась посадка.

С оружием и ранцами взвод отправился куда было указано, едва не утопая в грязи.

Пройдя насквозь промокшими сапогами по грязной воде, мы пришли на место.

Каждый терпеливо ждал своей очереди, без жалобы перенося проливной дождь.

На наших лицах появились улыбки. Наконец-то мы переправимся через реку, и этот кошмар закончится. Мы высохнем, поспим, может даже в удобных условиях, и забудем о страхе. Мы пытались думать о приятном, хотя каждого беспокоила мысль: как пройдет переправа? Не затонут ли перегруженные плоты? А если появятся русские самолеты? Мы прекрасно помнили расстрел, виденный накануне.