Последний солдат Третьего рейха
Шрифт:
Я обвел взглядом длинный стол, за которым, словно судьи, сидели врачи. Отпираться бесполезно. Мне оставалось лишь признать свою вину.
— Бактериальная дизентерия, — проворчал один из медиков, потрясенный видом жидких испражнений, струившихся по моим ногам.
— Иди в душ, свинья, — проговорил другой. — Займемся тобой, когда вымоешься.
— Я только этого и хочу.
— Сюда, — указал первый санитар. Он был явно рад, что избавился от меня.
Я накинул шинель на костлявые плечи и пошел в душевые. Там, к счастью, был лишь какой-то один странный парень,
— Горячая вода есть? — спросил я, не надеясь на чудо.
— Тебе нужна горячая вода? — Он говорил мягким дружелюбным голосом.
— А что, есть?
— Есть. Для стирки на шестнадцатую роту заготовили две цистерны. Сейчас притащу. В душе только холодная.
Несмотря на приступ лихорадки, я понял: еще одна сволочь. Хочет мне услужить в обмен на сигареты или еще что-нибудь.
— Сигарет у меня нет, — сообщил я.
— Не важно. Я не курю, — ответил солдат дружелюбным тоном.
Я замер на месте от удивления:
— Вот оно что! Значит, я могу рассчитывать на горячую воду?
Солдат кивнул.
— Заходи, — пригласил он жестом в душевую кабинку. — Там тебе будет удобнее.
Через две минуты он вернулся с двумя кувшинами кипящей воды.
— Прямо с фронта? — спросил он. Я взглянул на него. Что ему нужно? Глуповатая улыбка не сходила с его лица.
— С фронта. И если хочешь знать, с меня хватит. Заболел я…
— Фронт — это ужасно… Фельдфебель Гульф говорит, — скоро пошлет и меня на передовую, чтобы там я получил пулю.
Под душем я испытал невероятное облегчение. С удивлением взглянул на солдата:
— Таких полно. Им нравится посылать других на смерть. А до этого чем ты занимался?
— Меня призвали три месяца назад. Я работал у герра Фештера. Потом попал в Польшу и записался в «Великую Германию».
«Знакомая история», — подумалось мне.
— А кто такой этот герр Фештер?
— Хозяин. Он, правда, строгий, но хороший человек. Я с детства на него работаю.
— Родители послали тебя работать совсем ребенком?
— У меня нет родителей. Герр Фештер забрал меня прямо из сиротского дома. У него на ферме много работы.
Я разглядывал его. Надо же, есть и те, кому повезло меньше. Он продолжал улыбаться. Я схватился за живот.
— Как тебя зовут?
— Фреш. Гельмут Фреш.
— Спасибо тебе, Фреш. Теперь мне нужно возвращаться в госпиталь.
Я уже готов был уйти, когда в дверях заметил коренастую фигуру, наблюдавшую за нами. Не успел я и слова произнести, как незнакомец рявкнул:
— Фреш!
Фреш сделал резкий поворот и бросился к влажной тряпке, оставленной на полу. Я медленно отступал, чтобы уйти незамеченным. Но фельдфебель сосредоточился на Фреше:
— Фреш! Почему отлыниваешь от работы?
— Я просто спросил его про войну, вот и все.
— Тебе запрещено трепаться на гауптвахте, Фреш. Ты имеешь право отвечать только на мои вопросы.
Фреш хотел было что-то сказать, но тут раздался звонкий хлопок. Я обернулся. Фельдфебель только что дал пощечину Фрешу. Я решил побыстрее выбраться отсюда. А на голову моего нового знакомого посыпались ругательства.
— Ублюдок! —
В госпитале меня без особого энтузиазма осмотрел терапевт. Я сразу понял, что общение с грязными оборванцами вроде меня для него — каторга. Он ощупал меня, а в заключение засунул палец в рот, проверить, в каком состоянии у меня зубы. Что-то написал на карточке, прикрепленной к моим документам, и меня послали дальше, к столу хирурга. Там проверили мои документы пять-шесть санитаров. Они попросили меня снять одежду, которую я набросил на плечи. Какой-то грубиян сделал мне укол, и меня отправили в здание госпиталя, где находились постели для больных. Там снова просмотрели мои документы, а затем произошло настоящее чудо: мне дали койку — чурбан, накрытый серой тканью. Ни одеял, ни простыни не было. Но зато я оказался на настоящей постели, в сухой комнате и под крышей.
Я бросился на койку. Голова разламывалась от лихорадки. Я так привык спать на земле, что никак не мог приспособиться к мягкому чистому матрасу. В комнате было еще несколько коек вроде моей. Там лежали и стонали солдаты, но я обращал на них внимания не больше, чем постоялец на гостиничную обстановку, если она ему не по вкусу. Я снял часть одежды и вместо одеяла укрылся шинелью и простыней. Так я лежал долго и пытался не думать о боли в животе.
Прошло какое-то время. Появились два санитара. Ни слова не говоря, они стащили с меня одеяло.
— Перевернись, дружок, и подставь нам свою задницу. Прочистим тебе кишечник.
Прежде чем я успел понять, что происходит, они поставили мне клизму и пошли к следующему пациенту. В моем кишечнике разливалось несколько литров воды.
Я не разбираюсь в медицине, но меня всегда поражало, как можно ставить клизму тому, кто страдает от поноса. Так или иначе, после того, как эту операцию повторили еще дважды, мои страдания еще усилились. Я только и делал, что ходил в уборную, которая находилась на некотором расстоянии от госпиталя. Приходилось пробираться под леденящими порывами ветра. Так что, может, пребывание в постели мне и помогло бы, но такие прогулки свели всю пользу на нет.
Через два дня меня объявили выздоровевшим и отправили обратно в роту, хотя я еле волочил ноги. Моя рота находилась совсем рядом, километрах в десяти от штаба дивизии, в крохотной деревушке, из которой ушла половина жителей. Я был ужасно рад снова увидеть друзей — а там были все, в том числе и Оленсгейм. Но состояние мое было не лучше того, когда я прибыл в госпиталь.
Ближайшие мои друзья — Гальс, Ленсен и ветеран — суетились вокруг меня, пытаясь хоть как-нибудь помочь мне. Они особо настаивали на том, чтобы я вливал себе в глотку как можно больше водки. Это, говорили они, единственное средство от болезни. Однако я посещал туалет все чаще. Вид моих кровавых экскрементов заставил забеспокоиться ветерана, который сопровождал меня на случай, если я потеряю сознание. По настоянию друзей я дважды пытался пробиться в госпиталь, но там было полно раненых из-под Киева, а мои бумаги свидетельствовали о том, что я выздоровел.