Последний солдат Третьего рейха
Шрифт:
Действительно ли они виновны или их только подозревали? Допрос продолжался не меньше часа. У русских, распластавшихся на промерзшей земле, наверное, замерзли все кишки. Но и у наших пулеметчиков тоже.
В отряд, преследовавший партизан, был включен взвод СС. Их внимание, вероятно, привлекли нашивки с надписью «Великая Германия». СС предпочитали иметь дело с солдатами элитных дивизий. Ничего не объясняя, нас погрузили на грузовики СС. О том, что стало с теми, кто лежал на земле, мы так и не узнали. Минут двадцать мы ехали по гористой местности, а затем нас высадили. С короткой речью выступил капитан СС, одетый в длинное кожаное пальто:
— Пойдете вправо, в лес, приняв все меры предосторожности.
Капитан назначил командиров отряда. Мы выступили в путь. Да, хорошо же я поправляюсь! Лучше бы остался в винницком госпитале.
Прошло немного времени, и перед нами возникли металлические крыши фабрики, о которой вел речь капитан. Но не успели мы их как следует разглядеть, как раздалась пулеметная очередь.
— Попались, мерзавцы! Сдавайтесь, не то пожалеете! — закричал эсэсовец.
Раздалось еще несколько выстрелов, затем послышались щелчки русских автоматов. Мы с солдатом бросились под деревцо. Его ветви под тяжестью снега почти касались земли. Свистки призывали нас начать наступление, но я решил переждать на месте. Глупо лезть под пули кучки партизан. Парень, что лежал рядом, шепнул мне:
— Попались, подонки! На этот раз им не уйти! Мы им покажем, как взрывать поезда!
После пятиминутного сражения эсэсовцы взяли в плен еще десятерых русских. Кое-кто из них храбрился и пел песни, но в основном они просили пощады. Тридцать эсэсовцев гнали их к грузовику, избивая прикладами и задавая вопросы. Мы подумали, что все уже закончено, но тут опять раздался свисток капитана.
— Эти мерзавцы, — указал он на русских, — говорят, что, кроме них, здесь никого нет. Решили, что смогут перехитрить нас, защитить своих дружков, укрывшихся в здании. Приказываю все прочесать. — Он указал на здания фабрики. — Мы должны взять их всех вместе с оружием.
Спорить, разумеется, не приходилось. С пересохшими ртами мы двинулись в фабричные здания, в которых вполне могли укрываться снайперы. То, что наш отряд был большой, ничего не значило. Пусть мы одержим над партизанами верх, но каждая выпущенная ими пуля куда-то да попадет. Даже если я один буду ранен в миллионной армии победителей, на победу мне будет наплевать. Обычно гордятся небольшим количеством убитых, но тем, кто погиб, от этого не легче. Лишь Адольф Гитлер сказал по этому поводу что-то путное: «Даже армия победителей должна считать жертвы».
Что же могли изготовлять на фабрике в такой глуши? Может, это лесопилка? В первом здании стояла большая пилорама, далее их было еще несколько. Видели мы и экскаватор с грязными ковшами. В первых двух зданиях — никого. Может, партизаны и не врали. Но нам было приказано осмотреть все. Отряд окружил фабричные здания, а затем начал сжимать кольцо, двигаясь к центру. Мы миновали несколько огромных сараев, которые, казалось, вот-вот развалятся. Они стояли некрашеные, железные части их были съедены ржавчиной, как старый якорь в порту.
Ветер усиливался. Сараи скрипели. А вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь металлическим звуком от перевернутых эсэсовцем предметов.
Восемь человек вошли в здание, в котором что-то щелкало. Окон здесь не было, а значит, стояла кромешная тьма. Каждый порыв ветра шевелил черепицу и неплотно лежащие доски. В теории все понимали, что каждая минута может оказаться последней, но на практике никто не принимал мер предосторожности. Похоже, снаружи эсэсовцы загнали в угол нескольких русских. До нас донеслись выстрелы, крики и топот ног. Неожиданно темноту разорвали гранаты, брошенные с верхнего этажа или из чулана. Тут же застонали раненые. Через секунду двое упали на пыльный пол, а
Я что, остался здесь один? Мне стало даже еще страшнее, чем под Белгородом. Я до крови сжал губы, чтобы не закричать. Снаружи наши не отступали: они добьются того, что сарай взлетит на воздух. Внутри же затаились, как пауки, поджидающие добычу, русские.
С того места, где я лежал, ничего не было видно. Неожиданно сзади, где-то между какой-то кучей и балкой, послышалось поскребывание. Я застыл, укрывшись за здоровенной трубой, и весь превратился в слух. Явно, кто-то скребется: то тише, то громче. Я до предела задержал дыхание и даже попытался остановить биение сердца. В голове проносились ужасные предположения. Я представлял себя пленником партизан, заложником, с которым они будут выходить из окружения. Меня охватила паника, какую раньше никогда не случалось испытывать. Она сменилась страстным желанием выжить во что бы то ни стало. Дрожа от страха и ярости, я испытывал жуткое одиночество и отчаяние, но решился сражаться» до последнего. Неожиданно метрах в пяти показался человек. За ним появился еще один. Он полз к сложенным в кучу мешкам. Оба они были в тени, но я разглядел их гражданскую одежду. На первом из них была надета большая шапка. Его фигура навсегда отпечаталась в моей памяти. На мгновение он застыл и принялся вглядываться в темноту. Затем отошел от меня на несколько шагов.
Я медленно и тихо поднял ружье и наставил на него дуло. У меня осталась лишь одна пуля, и затвор открывать не приходилось. Произведи я хоть малейший шум, и мне конец. К счастью, снаружи шумели, отвлекая внимание партизана. Я прицелился. Палец лежал на курке. На минуту я заколебался. Трудно вот так, хладнокровно пристрелить человека, если ты, конечно, не совсем бессердечный или не потерял голову от страха. А он медленно двигался ко мне. Его спутника не было видно. Он, вероятно, шел на расстоянии двадцати метров от нас.
Я слышал, как дышит приближающийся ко мне человек. Может, ему почудилось, что в тени кто-то скрывается, может, он различил блеск винтовки. На десятую долю секунды он заколебался. Тут я выстрелил, и он упал в грязь. Второй русский побежал, оставив товарища лежать у моих ног. И тут меня охватила паника. Казалось, я падаю в пропасть. Меня раздирало противоречивое желание: я хотел бежать, но от страха все тело словно парализовало. Я смотрел на труп, лежащий передо мной лицом вниз. Никак не мог поверить, что это я убил его. Я ждал, когда на земле покажется кровь. Остальное казалось не важным. Я был просто потрясен.
Внезапно часть стены обрушилась. При свете дня происшедшее перестало казаться таким уж трагическим. При виде немецких солдат, входящих в сарай, я вышел из летаргии. И даже различил среди них капитана СС. Он стоял лицом ко мне метрах в двадцати.
— Есть кто живой? — крикнул он. Я поднял руку, и он увидал меня. Я не забывал, что где-то в ангаре скрывается еще один русский, поэтому не хотел привлекать к себе внимание. Откуда-то раздался крик второго немецкого солдата, перепугавшегося не меньше меня: