Последний старец
Шрифт:
«Приехал… Ой-й! Что делается? — рассказывал отец Павел о своем возвращении в родную Мологскую обитель. — Вышел-то в монастыре, а лошадки наши — Громик! Кубарик! Ветка-а-а! У-у-у! Их-то кнутом, на глазах у меня да матом-то! Они, бедные, и слов таких сроду не слыхали… Сам видел, как скотина от человеческой злобы плачет. А их все давай: «А-а! Это вам…., не Богородицу возить! Это вам не попам служить!» И у меня, родные мои, от того слезы на глазах, а что поделаешь? Терпи, Павёлко…»
Почти все жители кулигских деревень работали на экспериментальных площадях селекционной станции. Элитные семена знаменитых луговых трав Мологи поставлялись во все регионы страны.
«Мы еще маленькие были, в школе
Жизнь менялась, и жить надо было по-новому, приспосабливаться к действительности, а действительность была суровой, с наганом в руке. «Помню, как загоняли крестьян в колхоз, — рассказывает один из старожилов Мологского края. — К нам в деревню приезжали из Мологи, выкладывали револьвер на стол и заставляли записываться в колхоз».
В 1930–1933 годах наступил голод. В деревнях ели жмых, головню, в колхозах давали охвостья. Груздевская семья держалась только за счет отцовского заработка — Александр Иванович работал в Мологе по специальности мясником на бойне, мать хозяйствовала дома, а семья к тому времени была уже, не считая отца и матери: бабушка Марья Фоминишна, отцовская сестра-инвалид Елизавета Ивановна, дети — старший сын Павел 1910 г.р., дочь Ольга 1913 г.р., Алексей 1921 г.р., Антонина 1924 г.р., Татьяна 1926 г.р., в 1932 году родился младшенький — Шурка; итого десять человек. На плечи старшего — Павла — легла вся мужская работа по хозяйству, да еще трудился на зональной селекционной станции. Вместе с ним ходила на работу груздевская собака Бэром — «собака была, как волк».
Отец Груздевых с давних пор был охотником, этим промыслом тоже кормилась семья. Охотников в Большом Борке было всего три человека: Александр Иванович, у него имелось ружье; Иван Бажанов, по прозвищу Бажан; да третий — кузнец. Вот как-то раз приходит Павел с заработков домой, а родителей нет, сестренки плачут и говорят ему:
— Павлушка, у нас в огороде волк ходит.
Он посмотрел — точно. Ружье со стены снял, залег на порог, перекрестился, отвернулся, на курок нажал. Прозвучал выстрел. Ружье отбросило в сторону, всё в дыму, волка нет.
Бежит сосед, мат-перемат, ругается на чем свет стоит:
— Какая зараза у меня собаку опалила! Она ощенилась со страху!
Это, наверное, был единственный случай, когда о. Павел стрелял.
Даже о тревожных тридцатых годах он находил что рассказать с юмором. А время было нешуточное. Крестьян давили налогами, забирали последнее — с каждого хозяйства определенное количество молока, яиц, мяса, что скажут, то и неси в сельсовет — от детей отрывали. Кулигский сельсовет находился в деревне Новоселки, откуда родом мать Груздевых, Александра Николаевна, — там однажды произошел такой случай. Мужик-беднота, жил один, пришел как-то к сельсовету, одет в старенький пиджачок, портки какие-то на нем. Так он эти портки снял, повернулся голым задом к сельсовету и спел частушку: Пока не было совету,
не видала ж…. свету.
Появился сельсовет,
увидала ж…. свет.
Мужика забрали, дали ему 10 лет по 58-й статье.
В те годы Александр Иванович Груздев предсказал, что из их семьи будут сидеть двое: бабушка и Павел, бабушка недолго, а Павлуша — много лет. И правда, бабушку Марью Фоминишну арестовывали, но «в кутузке» просидела она всего один день, ее выпустили. Об отцовском предсказании о. Павел рассказывал близким уже спустя десятилетия после лагерей.
Очень выручали жителей
«Отправят нас за ягодами, — вспоминает двоюродная сестра о. Павла. — Гонобобель у нас такой был. Павел говорит:
— Танька, пойдем.
— Нет, не пойду, туча такая, дождик будет.
А он: «Пойдем». Пошли, да и заблудились.
Идем, смотрим: сосны, елки, где же мы? Гром гремит, гроза начинается. Я реву, а уж он меня ругом.
Полез на елку — а елки там большие, недалеко от городского кладбища — забрался на вершину:
— Не знаю, где мы.
Я еще шибче реву — годов четырнадцать мне было, может, меньше. Так устали мы с ним. Дернет меня за руку: «Пойдем быстрей». Кое-как в город вышли, в Мологу, кладбище полевей осталось. Пришли домой. Я ему говорю: «Никогда больше с тобой не пойду». А он: «Пойдешь, никуда не денешься». Было это в году 1934–35-ом. По воспоминаниям мологжан, в 1935 году отменили карточную систему, в мологских магазинах появилось все: хлеб, булочные изделия, колбаса, сахар, масло. И в деревнях не бедствовали: «На чердаке — клюква, яблоки с брусникой в кадках, грибов насолят, куры свои, скотина — голодные не были, жили просто».
В эти же годы появилось в Мологе электричество. Что касается деревень — там по-прежнему жгли лучину, кажется, до самого переселения; во всяком случае, деревенские переселенцы говорят, что у них электричества тогда не было. Не светила «лампочка Ильича» и в Большом Борке. Молодежь собиралась на вечеринки при свете свечи или керосиновой лампы, развлечения были те же, что у дедов и бабок: святочные коляды и хороводы, песни, пляски, старинные гаданья. В половодье катались на лодках по разливу до рассвета с песнями под гармошку. Груздевскую молодежь, особенно Пашу и Лешу, в деревне любили — «заводные они были — что Леша, что он. Такие выдумщики, что придумают — так хоть стой, хоть падай. И очень способные. Паша добрый — он и пошутит, и посмеется». Но редко гулял Павлуша Груздев — «нас, молодых, груда, а он все время один, дома, по работе. Жили бедно: одни холщовые штаны на троих — как тут погуляешь?»
Одна женщина, родом из Большого Борка, землячка о. Павла, говорила в недоумении: «Мы его звали Павлушок-вертушок. И никогда не думали, что он станет священником». Поступки его уже тогда казались чудаковатыми.
— Приходит ко мне, — рассказывает эта женщина, — мама у меня тогда недавно умерла, ее икона над столом висела, а перед ней лампадка. Так он молча влез на стол, взял лампадку и ушел. Ну как это понимать? «Милая ты моя, — думает в ответ духовная дочь о. Павла, рассказавшая мне этот эпизод, — ведь ты, наверно, никогда лампадку не зажигала после смерти мамы…»
«Они ведь не понимали, — добавляет она к своему рассказу, — а считали его дураком».
Между тем и в 30-е годы в Мологе Павел Груздев живет той же жизнью, что в Афанасьевской обители и монастырях Новгорода. «14 (27) сентября 1935 года был в Ростове, стоял Литургию в Успенском соборе и прикладывался и молился перед ракою святых мощей святителя Феодора, Ростовского чудотворца», — сохранилась запись в батюшкином дневнике. В каких еще храмах и обителях ярославского края успел побывать Павел Груздев перед тем, как страшная «безбожная пятилетка» уничтожила последние святыни — неизвестно, не сохранилось о том никаких записей и воспоминаний. Но то, что отец Павел, как никто другой, знал в деталях и подробностях не только всю историю ярославской епархии, но по именам почти всех иноков и инокинь древних ростовских, переславских, угличских монастырей — факт неоспоримый, его подтверждают все.