Последний старец
Шрифт:
В Леонтьевской церкви Павел Груздев бывал очень часто, на службах пел на клиросе. Псаломщиком Леонтьевской церкви служил в то время Дмитрий Иванович Смирнов, позднее — отец Дмитрий; помогала иеромонаху Николаю Любовь Васильевна Виноградова. Были арестованы и другие верующие — «участники антисоветских сборищ», в основном женщины, следственное дело сохранило их фамилии: Мохова, Тихонова, Генеральская, Оловянишникова, Круглова, Поваренкова. На этапах и в лагерях, в тюрьмах и ссылках простых верующих русских женщин было очень много, их прозвали «монашками», хотя в жизни своей они не носили монашеских мантий. Но это были истинные монахини,
«А как стали одно за другим терять…» Аресту 13-ти человек, членов «церковно-монархической организации «Истинно-Православная Церковь» в Ярославле и Тутаеве, предшествовал донос в органы госбезопасности священника о. Сергия (Д.). Нашлись и другие осведомители. Откуда, к примеру, органам стало известно, что Павел Александрович Груздев, стоя в очереди, «высказывал клевету в отношении Советской торговли, говоря, что «у нас ничего нет, кроме кофе да табака»? (цитируется по «Справке» из архивно-следственного дела № 18685). А также «высказывал среди окружающих лиц свои антисоветские настроения, в частности, говорил в отношении демонстрации, что «с красным флагом наперед одурелый прет народ». (Как я узнаю в этом «антисоветском» высказывании будущего старца — отца Павла!)
Рассказывают, что накануне ареста приехал в дом Груздевых на ул. Крупской молодой человек приятной наружности, его приняли с простодушным гостеприимством, накормили, оставили на ночлег. «Прихожу как-то к Груздевым, — вспоминает землячка о. Павла, — у них на печке лежит парень молодой, красивый, пальто при нем, чемодан. Тоня (сестра о. Павла) говорит:
— Приехал в церковь молиться.
А это был агент. Ему по простоте души все рассказали. А потом Пашу увезли, а в доме обыск делали: чердак зорили, иконы, книжки. Мама моя в понятых была. Пашу посадили, а все стали говорить, что тот парень был агент».
Сам батюшка рассказывал, что его арестовывали дважды:
«Работал я уже… постой, кем же я там работал? На скотне телятником. И вот ночь, глухая ночь. Может, час, может, два ночи. Младший, Шурка, с тятей на постели, а я за стенкой сплю. Тятя мой тогда заведовал базой. Слышу я какой-то стук и тятин голос: «Кто?»
Из-за двери: «Груздевы здесь живут?»
Тятя отвечает: «Тута».
Снова незнакомый голос из-за двери: «Павел Александрович?»
Потом слова тяти, уже ко мне: «Сынок! Тебя будят».
«Кто, тятька?» — спрашиваю.
Слышу, кто-то в ответ буркнул: «Одевайся, там тебе объяснят кто!»
В этот первый арест за Павлом Груздевым приехали не на машине — «черном вороне», а увели его из дома в ближайшее отделение милиции пешком, и повстречалась ему, арестованному, знакомая девушка по имени Галина, работавшая в то время старшей операционной медсестрой в тутаевской больнице. «Лето было, раннее утро, — вспоминает Галина Александровна. — Я возвращалась с экстренной ночной операции. Недалеко от Леонтьевского храма, сюда поближе, где находилась милиция — двухэтажное белое здание у пруда, там мост был, вижу — идет небольшого роста мужчина, лет около тридцати, молодой, скромный, и два милиционера по бокам. Я усталая, с операции — всю ночь оперировали — остановилась, а он, Павел-то Александрович, поклонился мне до земли и говорит: «Прощай, милая Галина».
Я смотрю вослед, и мне нехорошо. Милиция в форме. И никого вокруг
«Привезли в тюрьму, посадили, — вспоминает батюшка, — и сидел! Но скоро выпустили.
А уж потом… Потом все было не так. Ночь. Слышу: «Павёлко, тута к тебе, Павла Груздева спрашивают». Смотрю, а уже машина за мною шикарная на дворе стоит. «Собирайся, Павел Александрович, твоя пора пришла!»
Опять!.. Сушеной тыквы набрал с собой, да словом, всего уже, квартира своя ждет!»
При обыске были изъяты все старинные иконы, открытки с видами монастырей, книги — еще из Мологской обители… Как установило «предварительное и судебное следствие»:
«…Обвиняемый Груздев, будучи участником антисоветской группы, с 1938 по 1940 год размножал для группы антисоветские стихотворения, хранил у себя «частицы мощей», несколько сот печатных изображений святых и при помощи этого проводил антисоветскую агитацию против существующего строя в нашей стране».
В вину Павлу Груздеву ставилось, что он переписывал «антисоветское стихотворение о Павло-Обнорском монастыре», а также «стихотворение тоже антисоветского содержания «Под крестом».
В те годы, когда арестовывали за анекдот, за частушку, за то, что какой-нибудь пастух в сердцах выругал корову «колхозной б…» или какая-нибудь продавщица завернула кусок мыла в газету с портретом товарища Сталина — обвинение в создании антисоветской организации и распространении антисоветской литературы было, по сути, расстрельным, и о. Павел рассказывал, что его должны были расстрелять вместе с о. Николаем (Воропановым) и другими руководителями «организации». Под побоями и пытками иеромонах о. Николай «признался», что «антисоветскую деятельность я проводил по указаниям Виктоpa Ряшенцева (архиепископа Варлаама). От него я получал направления антисоветского характера, которые и проводил в жизнь. <…> Хранил контрреволюционные листовки, в частности, листовку «Союза русского народа», группировал вокруг себя антисоветски настроенных лиц и проводил среди них антисоветскую агитацию».
Осведомители передали слова о. Николая, что «мы переживаем переходный период, еще всё переменится, Советской власти не будет, и тогда религия, церковь будут свободны, как и раньше, до Советской власти».
Участников «контрреволюционного заговора» держали сначала в Сером доме, что на ул. Республиканской, всех поврозь. Павла Груздева сразу после ареста поместили в одиночную камеру, и он находился в полной изоляции так долго, что, рассказывал о. Павел, на душе становилось нестерпимо одиноко — муха пролетит, и той рад: мухе, живому существу. Потом, говорит, я мышку прикормил, и она ко мне приходила каждый день, пока охранник не заметил и не прибил ее.
Спустя какое-то время в одиночку к Павлу Груздеву посадили парнишку — «а он в белой рубашке, в костюмчике, — вспоминал о. Павел, — я с ним боюсь и разговаривать. И он меня боится. А потом разговорились». Звали парнишку Федя Репринцев, вырос он в детдоме, и вот выпускной вечер у них — уходят из детдома куда-то работать. Купили всем выпускникам по костюму. Ну и танцевали они с девчонками, а жарко стало, Федя-то в кепке был, он эту кепку со своей головы снял и нацепил на голову вождя всех народов — бюст Сталина рядом где-то стоял. «Я, — говорит, — поносил, теперь ты поноси». И на следующий день Федю Репринцева арестовали.