Последний ученик да Винчи
Шрифт:
Старыгин оглянулся. Монах сумел выбраться из завала и шел теперь к нему, припадая на поврежденную ногу. Старыгин закрыл глаза и прыгнул. Он и вправду приземлился на что-то мягкое — не то многолетнюю пыль, не то какую-то ветошь. Сверху на них посыпались остатки каменной лестницы — это монах пробовал ее на прочность. Маша и Старыгин отползли в угол, чтобы огромный монах не свалился прямо на них. Но он, очевидно, передумал, потому что наверху все стихло.
Через некоторое время из полуподвального окошка заброшенного и полуразрушенного дворца Сэсто вылезли двое
— Куда теперь? — спросил Старыгин. — В таком виде нам нельзя в гостиницу.
— Если я немедленно не приму душ, то умру на месте! — твердо сказала Маша.
Как ни странно, в гостиницу их пустили.
И даже не поглядели косо. Видимо, ночной портье повидал и не такое в своей долгой, насыщенной событиями жизни.
В номере Маша оттолкнула Старыгина и бросилась в ванную. Ей не терпелось смыть вековую пыль. Впрочем, Старыгин и не собирался ей мешать, он бережно развернул картину и восторженно уставился на спасенную мадонну. Потом деловито проверил повреждение.
— Ничего, как-нибудь обойдется! — крикнул он Маше, но из ванной доносился только шум воды.
Когда Маша вышла из ванной, она увидела, что Старыгин лежит на кровати, нежно прижимая к себе картину. Глаза его были закрыты, лицо — бледно до синевы. Маша хотела сердито окликнуть его — что, мол, в грязной одежде на постель, но заметила на виске багровый кровоподтек и струйку засохшей крови. Она вспомнила, как Антонио Сорди ударил Старыгина пистолетом в висок, и ей показалось, что поза Старыгина неестественно неподвижна.
— Дмитрий! — окликнула она шепотом. Дима!
Он не шевелился. Маша стрелой метнулась в ванную, намочила полотенце и осторожно прикоснулась к ране.
— Дима, Димочка, очнись! — взмолилась она, — Вот это здорово, — он улыбнулся, не открывая глаз, — вот такой ты мне нравишься гораздо больше.
— Ты живой? — от неожиданности Маша слишком сильно прижала полотенце, и Старыгин тут же очень натурально застонал.
Потом он, страдальчески морщась, сел на кровати. Картина лежала рядом. Кудрявый младенец смотрел на своих избавителей серьезно и вдумчиво.
— Знаешь что, — сказал Старыгин, — убери ты картину подальше. Или хотя бы поверни к стене. Не годится ребенку смотреть на то, что будет происходить сейчас в этой комнате.
Когда он поцеловал Машу, она поняла, что именно этого ей хотелось с самой первой встречи.
Поздним утром они шли, обнявшись, по Вечному городу. Маша рассматривала Рим совершенно другими глазами. Красивые величественные здания, где нет-нет, да и мелькнет встроенная в стену древнеримская колонна или портик, широкие каменные лестницы, причудливые фонтаны, синее небо и цветы. Тысячи разноцветных цветов — в букетах, в ящиках на балконах и галерейках, в горшках на каждой ступеньке, в корзинах, подвешенных на стене…
Маша зачарованно глядела на все это великолепие и думала, что все теперь будет в ее жизни по-другому. Она выполнила свое предназначение, не обманула ожиданий своего деда, теперь
— Что с тобой? — удивилась она. — О чем ты думаешь?
— Я думаю о будущем, — признался он, — о будущем, которого у нас с тобой, похоже, нет. Что делать с картиной? И вообще что теперь делать?
Если идти в итальянскую полицию, боюсь, они не поверят ни одному нашему слову. Путь в Россию для нас закрыт, а так хочется домой…
Маша подавила в зародыше мысль, что ему плохо с ней и что он хочет скорей к своей антикварной мебели, коту Василию и нудной Танечке из отдела рукописей.
Они вышли на Испанскую площадь — самую нарядную площадь Рима. Знаменитая Испанская лестница раскинулась перед ними во всей красе. У подножья ее торговали цветами, по бокам уличные художники расставили свои работы. На лестнице толпились туристы, прямо на ступеньках сидели юноши и девушки. Звучала музыка, все общество непрерывно перемещалось, галдело и смеялось. Лестница прерывалась террасой, огороженной красивой балюстрадой, и завершалась церковью, которая устремлялась ввысь двумя симметричными колокольнями.
— Церковь Святой Троицы на горах, — сказал Старыгин, — а перед ней — обелиск Саллюстия.
Маша взбежала по лестнице и уселась на ступеньки, подвинув растрепанного юнца с гитарой.
У подножья лестницы был мраморный фонтан в форме лодки, огороженный бассейном.
Вода била из головы медузы Горгоны на корме, стекала из круглой чаши в середине лодки.
— Как красиво! — счастливо вздохнула Маша.
— В мае всю лестницу уставляют цветущими азалиями в кадках, — улыбнулся Старыгин, — я видел. А этот фонтан работы Бернини называется «Баркаччо», то есть лодочка.
Он сел рядом с Машей и затих.
— Насчет возвращения домой, — начала она, помолчав, — между прочим, именно сегодня в семь часов вечера улетает наш самолет в Петербург. Ты не забыл, что мы прилетели сюда с группой туристов? Я считаю, мы вполне можем вернуться этим рейсом. Конечно, существует вероятность, что мы во всероссийском розыске и прямо с самолета нас посадят в «воронок» и увезут в Кресты, но что-то мне подсказывает, что до такого Легов еще не додумался. Хотя, конечно, пропал шедевр Леонардо да Винчи, национальное достояние… Но кто не рискует, тот не пьет шампанское!
— О чем ты говоришь? — вскричал Старыгин. — Какой риск? Какое шампанское? Да мы просто не доберемся до наших пограничников! Нас сцапает таможенная служба здешнего аэропорта. Ты думаешь, они не поймут, что у меня мадонна Леонардо?
Маша задумчиво рассматривала художников, что сидели по бокам лестницы. Кто-то просто продавал свои работы, кто-то предлагал туристам нарисовать их портреты. Старыгин проследил за ее взглядом и все понял.
— Нет! — сказал он и даже вскочил со ступенек. — Нет-нет, ни в коем случае! Я никогда на это не решусь!