Последний удар
Шрифт:
— Это ваша проблема, не так ли? — Эллери услышал скрип дверной ручки. — Подумайте, еще есть время. По моему предложению Дэн Фримен пошлет экземпляр моей книги вашему сыну на рецензию с запиской от себя. Я даю вам время до выхода в свет следующего номера «Сатердей ревью», посвященного поэзии. Я буду ждать его с нетерпением. Договорились, мистер Пейн? Вы что-то хотели сказать?
До Эллери донесся изменившийся, прерываемый тяжким дыханием голос адвоката:
— Ничего. Ничего.
Эллери услышал, как дверь в комнате Пейна открылась и закрылась — и то, и другое очень тихо. Затем раздался тихий звук шагов Джона Себастиана
Он также услышал резкий металлический лязг, словно кто-то рухнул на кровать.
Эллери заметил, что весь трясется.
Это не был Джон. Это не мог быть Джон даже в худшем своем варианте. Тот Джон, которого знал Эллери, был не такой. Тот Джон, которого полюбила Расти Браун, был совсем не таким человеком.
И все же это был Джон. Это не мог быть никто другой.
Был. И не был.
Это было невыносимо.
И в этот вечер именно Роланд Пейн обнаружил девятый рождественский подарок. Он поднялся к себе сразу после ужина, сказав, что ему надо написать несколько писем. Он спустился через две минуты. Его красивое лицо было взволнованно, даже его седая шевелюра выражала негодование, а веселенький пакетик он нес так, словно подобрал его на китайском рисовом поле. Он бросил его на узкий стол, вытащил платок, нарочито обтер руки, после чего ушел обратно наверх, не проронив ни слова.
Так же безмолвно Эллери взял сверток.
«Джону Себастиану» было написано на карточке, изображающей Санта-Клауса.
На той же машинке.
В этот раз на белой карточке в коробке было четыре машинописных строки:
В девятый Святок вечерок Шлю тебе, мой голубок, О б е з ь я н у в твой зверинец — И подсказка, и гостинец.В красной оберточной бумаге находилась кокетливая, довольно симпатичная обезьянка, сделанная из материала, похожего на фетр. При других обстоятельствах она могла бы вызвать восторженный визг женщин и улыбки мужчин. Но сейчас все смотрели на нее так, будто у нее вот-вот вылезут рога и она начнет читать «Отче наш» наоборот.
Эллери перевернул карточку. Там было пусто.
— Есть предложения?
— Есть! — крикнул Джон. — Сжечь все это к чертовой матери!
Дэн Фримен хихикнул из своего угла.
— Есть такая старая еврейская пословица, которую я порекомендовал бы на этот случай, Джон. В буквальном переводе она означает: «По чужой заднице и шлепнуть приятно». — Он встал, улыбаясь. — А знаете, мне все это начинает правиться.
В эту ночь Эллери вышагивал по своей комнате с тем железным бешенством, с каким мерил шагами свою темницу в замке Иф Эдмон Дантес.
Снова животное. Вол. Верблюд. Рыба. А теперь еще и обезьяна. И в записке первый раз появилось слово «зверинец», как бы выделяя животных из числа прочих подарков.
Он сосредоточился на четырех дарах, связанных с животным миром.
Вол. Верблюд. Рыба. Обезьяна.
Непарнокопытное. Жвачное. Водное. Примат.
Рога. Горбы. Плавники. Руки.
Он раздраженно замотал головой.
Материалы, из которых они сделаны? Вол — дерево. Верблюд — металл и эмаль. Рыба — живая плоть. Обезьяна — ткань. Когда он обнаружил, что незаметно для себя прибавил к этому списку «Куин-пробка», он схватился за дневник и попытался отвлечься,
Но слово «подсказка» в сегодняшнем послании продолжало колотиться у него в голове. Это слово появилось там в первый раз. Как если бы автор обозлился на его тупость и кое-что пояснил…
«Мою тупость? — подумал Эллери. — Почему я решил, что он подначивает именно меня? Подарки ведь адресованы Джону».
И все же у него было совершенно необъяснимое чувство, что мишенью для издевок в записочках был не Себастиан, а Куин.
Пятнадцать даров за девять вечеров.
«Подсказка».
Подсказка к чему? К чему?
Десятый вечер: пятница, 3 января 1930 года
В пятницу утром по дому разгуливал дух вражды. Едва ли хоть кто-то был сколько-нибудь любезен с кем-либо еще. Вчерашние замешательство и апатия претерпели химическое изменение: теперь все пылали гневом, едва притрагивались к пище, приготовленной миссис Янссен, расхаживали поодиночке либо сердитыми парами и всем своим видом однозначно давали понять, что самое большое их желание — выбраться отсюда побыстрее. У сержанта Девоу забот хватало.
Холодок между Расти и Джоном обозначился еще заметнее, а действия Валентины и Мариуса отнюдь не способствовали потеплению. Они перестреливались ехидными репликами, адресованными якобы друг другу, но каждая из пущенных стрел попадала в истинного адресата. Наконец эта перестрелка выгнала Джона из дому.
Разъяренная Расти последовала за ним.
— Ты разве не понимаешь, что у этой парочки на уме? Милый, что с нами происходит? Нельзя же дать им все испортить. Джон, что на тебя нашло?
Но Джон седлал пегую кобылу, ничего не слыша.
— Не езди на лошади сегодня. Опасно ездить в такую слякоть.
— Ничего со мной не случится. Я просто хочу уединиться.
— От меня.
— Не от тебя, Расти. Мне надо побыть одному. Что с этой чертовой подпругой?
— Мне казалось, что смысл помолвки как раз в том, чтобы не чувствовать себя одиноким, — сказала Расти, понимая, что говорит чушь, но уже не в состоянии остановиться. — Или ты мне именно это хочешь внушить?
— Оставь, ради Бога! — Джон вскочил в седло, рывком развернул кобыле голову, согнулся вдвое и пришпорил лошадь. Та вылетела из конюшни как ракета.
Зажав рот рукой и пытаясь морганием загнать назад слезы бессилия, Расти смотрела, как он галопом пронесся по раскисшему снегу и исчез в лесу.
Ее охватила паника.
Неловкими движениями она оседлала мерина и устремилась вслед за Джоном.
Тропинка в лесу превзошла ее наихудшие опасения. Полосы грязного снега чередовались с полосами льда в тех местах, куда не проникло солнце. Мерин ступал с чопорным видом, фырканьем выражая свое недовольство. Сердце Расти колотилось. Она пришпорила мерина, и он пошел рысью. Она смотрела вперед. Если Джон пытался проехать во весь опор по этой предательской тропке… Однажды лошадь поскользнулась и едва не сбросила ее, однако она упорно продолжала путь, в то же время пытаясь внушить себе, что кобыла крепче стоит на ногах, чем мерин, что Джон — наездник высокого класса…