Последний удар
Шрифт:
— Следующим номером будет музыкальная интерлюдия, которую исполнит наш неподражаемый импресарио клавиш, несравненный фортепьянистический вундеркинд, бесподобный композитор и страстный виртуоз — маэстро Мариус Карло!
Сержант Девоу и Фелтон были привлечены в качестве рабочих сцены — они вкатили рояль из музыкальной комнаты через арку. Мариус поклонился, откинул воображаемые фалды фрака и уселся на круглую табуретку.
— В эту эпоху, когда каждый сам себе винокур, — начал Мариус, разминая пальцы над клавиатурой, — и использует для изготовления напитков то, что его непосредственно окружает: батрак — свою силосную яму, шахтер — свой
— Короче, принимая во внимание то, что мистер Куин назвал «двенадцатеричностью» нашего праздника, я сочинил композицию, опирающуюся на додекафоническую систему Шенберга. Композицию эту я создавал, вдохновившись комическим произведением Билла Шекспира под названием «Двенадцатая ночь», названным так отнюдь не потому, что название как-либо связано с сюжетом, а потому, что комедия предназначалась для показа в канун Крещения при дворе королевы Елизаветы. Не слышу криков «ура!».
Он услышал «ура».
— Первая часть называется «Кораблекрушение в Иллирии». Тишина, пожалуйста.
И Мариус поднял руки, выдержал паузу и опустил их с таким диссонирующим залпом звуков, что Мейбл, стоявшая в дверях столовой, испуганно ойкнула, густо покраснела и убежала на кухню.
Двадцать минут молодой музыкант терзал и насиловал клавиши, сопровождая игру веселеньким либретто, которое оставляло слушателей столь же озадаченными, сколь и музыка. Аплодисменты в конце были неистовы — слава Богу, все!
— Наш следующий исполнитель, — объявил Эллери, когда рояль вкатили обратно в музыкальную комнату, — мисс Валентина Уоррен, которая, как мне сказали, порадует нас двумя образцами сценического искусства. Но какими именно — клянусь, не ведаю. Мисс Уоррен!
Валентина всех удивила — по крайней мере, вначале. Эллен ожидала чего-нибудь тяжеловесного типа Софокла, например, обращение Иокасты к Эдипу или же подражание Бланш Юрка в «Дикой утке». Вместо этого Валентина попросила всех перенестись в воображении через Гудзон, в Хобокен в репертуарный театр Кристофера Морли, и начала пресмешной монолог из «забойной др-рамы» девятнадцатого века «Во тьме, или Ни дева, ни жена, ни вдова». Все со смеху шипели и покатывались, включая Эллери. Но затем, на «бис», молодая актриса предпочла, увы, перевоплотиться в Нину Лидс, героиню «Странной интерлюдии» Юджина О’Нила, и очень плохо исполнила длиннейшую сцену в духе «потока сознания». Если в аплодисментах, последовавших за монологом Валентины, и была фальшивая нотка, никто, кроме Эллери, ее не распознал. И уж, во всяком случае, не Валентина.
Эллен Крейг извлекла мольберт, несколько листов рисовальной бумаги и коробку угольных палочек и повеселила всю компанию серией мгновенных карикатур, полных неожиданной зловредности. Шарж на Эллери был особенно ехидным — морда хищной птицы на длинной шее собаки-ищейки. При всем том шарж, как ни странно, передавал некоторое сходство.
Мистер Гардинер бесстрашно почитал из «Песни Песней», не преминув, однако, интерпретировать ее как аллегорию союза между Христом и Церковью Христовой. Расти Браун вышла на сцену с мотком проволоки и парой плоскогубцев и принялась изготавливать прелестные, как она выразилась, «свободные формы» птиц и животных. Выступил даже доктор Самсон Дарк и сорвал гром аплодисментов, пропев жутким носовым голосом майнскую застольную, явно подражая Руди Вале.
— А теперь, —
Мистер Гардинер немедленно поднялся и, сославшись на недомогание, попросил извинения и покинул гостиную. Однако минуту спустя он вернулся и печально заметил, что, по зрелом размышлении, тот, кто посвятил всю свою долгую жизнь миру Духа, может оказаться полезным при общении с потусторонними друзьями миссис Браун, хотя бы на тот случай, если понадобится изгонять их. И старый священник снова уселся и сложил руки, готовый ко встрече хоть с самим Сатаной.
Оливетт Браун не обращала на это внимания. Она была слишком занята, давая руководящие указания по оформлению сцены. Наконец всех рассадили за большой круглый стол, внести который распорядилась миссис Браун, почти в полной темноте, — так она распорядилась. Каждый молча держал за руку соседа. Сеанс начался.
Поначалу слышались и еле сдерживаемые смешки девушек, и ехидный шепоток Мариуса, но затем все умолкли, и воцарилась почти осязаемая тишина. Когда глаза привыкли к слабому освещению, все увидели, что Оливетт Браун сидит напряженно-прямо, вперив взгляд поверх их голов в темную глубину комнаты.
Так они сидели очень долго, так долго и так неподвижно, что поневоле начали напрягать слух. Вокруг стола все гудело от напряжения.
Внезапно мать Расти откинулась в кресле и застонала. После тишины звук этот был страшен, и у всех сидевших вокруг стола сжались руки.
Стон утих. Теперь она сидела молча, ссутулившись, с открытыми глазами. В слабом свете лицо ее казалось белой маской.
А потом она заговорила каким-то безжизненно-призрачным голосом, совсем непохожим на обычный ее голос, резкий и гнусавый.
— Я нахожусь в большом куполообразном пространстве, темном и не темном, ярком и не ярком, обволакивающем меня в бесконечно тянущемся во все стороны… Это как во сне, только четче, много четче…
И она продолжала в том же духе, описывая и не описывая, так что все с некоторым неуютом ощутили то, что она «видит», не получив ни малейшего представления о форме, цвете или размерах.
Вдруг она произнесла:
— Он подходит, он… Вижу его серое мерцание… Он подходит ближе… ближе. — Ее безжизненные интонации стали резче, она повысила голос. — Кто-то, кого я знаю. Узнаю, я узнаю… Смерть. Он мертв, это призрак… Я знаю его, знаю… Ближе… Кто он? Кто ты, кто ты? — Она издала вопль, от которого у всех душа ушла в пятки. — Джон! Это Джон… — И она упала вперед, на стол, с отвратительным звуком ударившись лбом.
Сеанс лопнул. Эллери рванулся к выключателю и достиг его одновременно с сержантом Девоу. Когда он обернулся, доктор Дарк пристраивал миссис Браун обратно в кресло, а Расти отчаянно трепала мать по восковым щекам.
— Не понимаю, зачем я ей это позволила. Она после этого всегда такая подавленная. Видит Бог, я ни во что это не верю, но она, похоже, сама себя гипнотизирует. Мама! Мама!
— Позвольте мне, — сказал доктор Дарк. — Артур, придвинь сюда это кресло. Нужно ее уложить, чтобы ноги были выше головы. Она в обмороке, только и всего. Хотя шишка на лбу останется… Пожалуйста, кто-нибудь, откройте окна пошире. Нам понадобится много свежего воздуха.