Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
Мы получили больше, чем могли рассчитывать — не только Тарека, но и представителей высшей знати страны. Я восприняла бы это, как добрый знак, если бы не горящий враждебностью взгляд принца Настасена (носившего то же имя, что и далёкий предок, чью гробницу мы нашли в Нури) и отсутствие улыбки на лице Верховного жреца Аминреха.
Пользуясь случаем, я, как и подобает хорошей хозяйке, указала на столы, где слуги уже расставили кувшины с вином и блюда с едой. Не обошлось без грубой возни, пока гости выясняли, кому с кем сидеть. Я надеялась оказаться вместе с Тареком, но его брат чуть ли не толкнул меня в кресло и уселся рядом со мной, сделав знак Муртеку присоединиться к нам. Очевидно, требовались его услуги, как переводчика: принц Настасен не говорил по-английски.
Тарек,
Музыканты, прекратившие играть во время речи старика, возобновили звенящую мелодию, перемежавшуюся грохотом барабана, а одна из молодых женщин с невероятной гибкостью начала кружиться по комнате.
Настасен, похоже, не был мастером говорить. Он занялся едой, и Муртек, явно умиравший от желания продемонстрировать свой английский, ограничился тем, что улыбался и кивал. Что-то подсказало мне последовать его примеру, и это было мудрым решением — ибо, как я позже узнала, никто не открывает рта, пока человек, занимающий высшее положение, не соизволит приступить к беседе.
После уничтожения жареной утки (и швыряния костей через плечо) Настасен остановил свой чудесный тёмный взгляд на моём лице. Даже когда он произносил гортанные звуки родного языка, его голос оставался завораживающим — глубокий, мягкий баритон. Я поняла лишь несколько слов, и посчитала, что лучше в этом не признаваться, поэтому вопросительно улыбнулась Муртеку.
— Царский сын спрашивает, сколько вам лет, — произнёс тот с достоинством.
— О Боже, — несколько смешалась я. — В нашей стране это невежливо… Скажите ему, что мы не считаем годы, как он. Скажите ему… что я так же стара, как и его мать.
— Отлично, Пибоди, — пробормотал голос неподалёку, и старик перевёл мои слова.
Настасен продолжал задавать мне вопросы, которые в цивилизованном обществе признали бы весьма дерзкими — о моих личных привычках, моей семье и моих отношениях с мужем. Насколько мне было известно, подобные вопросы являлись оскорбительными и в этом кругу людей, но я находилась не в том положении, чтобы возражать, так что парировала их, как могла. Эмерсон, сидевший за соседним столом, отнюдь не обладал моим самообладанием; я слышала, как он булькал и задыхался от ярости, пока продолжались мои мучения. Любимый предполагал, что интимные вопросы принца предвещают личную заинтересованность в моей скромной личности. Я сомневалась в этом, но совершенно не была уверена в том, что моё утверждение (когда я назвалась ровесницей его матери) удержит Настасена от попыток добавить меня к своей коллекции.
Ответив на добрую дюжину, а то и более, вопросов, я решила, что и сама могу осмелиться о чём-нибудь спросить.
— Надеюсь, что ваш почтенный отец-король находится в добром здравии?
Вопрос казался безобидным, но Настасену, похоже, пришёлся не по вкусу; его лицо потемнело, и он ответил короткой резкой фразой.
Старый джентльмен позволил себе некоторые вольности в переводе.
— Его Величество — Осирис. Он улетел в небеса. Он царь западных народов.
— Он мёртв? — удивилась я.
— Мёртвый, да, мёртвый. — Муртек широко улыбнулся.
— Но кто же тогда король? Его Высочество или его старший брат?
Старик повернулся к принцу. В ответ последовал короткий кивок. Я поняла, что Муртек попросил разрешения объяснить мне создавшееся положение, что он и делал довольно долго и с поразительным отсутствием грамматики.
Царь умер несколько месяцев назад. («Гор летал в сезоне урожая».) Во многих других обществах старший выживший принц автоматически получает корону, но здесь последовательность зависела от ряда факторов, наиболее важным из которых был ранг матери. У короля было множество жён, но только две из них были принцессами королевской крови — сводными сёстрами покойного короля. Сохранение этого специфического
Когда я удивилась подобному совпадению, старик пожал плечами. Не в тот же самый момент, не в тот же самый час, нет — в действительности благородный принц Тарек несколько старше. Но оба родились в одном и том же году, и всякий раз, когда возникал затруднительный вопрос — как, например, в случае рождения близнецов — окончательное решение предоставлялось богам. Или Богу, именуемому Аминрехом. Когда Он выходил из своего святилища по случаю очередного ежегодного объезда города, то выбирал и следующего короля. Это событие должно было произойти через несколько недель. В то же время благородный принц Настасен действовал, как регент — в отсутствие своего брата и при содействии визиря, верховных жрецов, советников…
— И дяди Тома Кобли, и всех остальных[112], — пробормотала я.
— Нет, — серьёзно возразил старый Муртек. — Он живёт не здесь.
Сказать, что я была зачарована — явное преуменьшение. Делом всей моей жизни являлось изучение Древнего Египта; увиденные воочию реальные примеры ритуалов, которые были известны мне только по рисункам на выветренных стенах гробниц и высушенным папирусам, вызывали неописуемое волнение. Аминрех, очевидно, в действительности был Амоном Ра[113] и занимал такую же высокую должность, как и в Египте. Из малоизвестного божка Фив он вознёсся, дабы стать царём богов, присваивая себе их имена и атрибуты, а тем временем его амбициозные жрецы присоединяли земли и богатства к сокровищницам своих храмов. И не впервые Амону Ра приходилось избирать правителя. Более трёх тысяч лет назад кивок бога указал на скромного молодого жреца, который под именем Тутмоса III[114] стал одним из могущественных воинов-фараонов Египта. И разве на найденной Лепсиусом стеле первого Настасена не упоминается, что его избрал Амон?
Слова Муртека, кроме того, подтверждали теорию Эмерсона о влиятельности королев. Я задавалась вопросом — как далеко простиралась их мощь? Ограничивалась ли эта роль только передачей права управлять, или же они обладали реальной властью? Я собиралась выпытать дополнительные подробности, но в этот момент Его Королевское Высочество что-то грубо рявкнул. Видно было, что он заскучал, а, может быть, и что-то заподозрил; бедный старый Муртек судорожно сглотнул и умолк.
Снова налили вина, и начались официальные развлечения — танцоры, акробаты и жонглёр. Жонглёр, похоже, очень волновался — судя по всему, оттого, что Настасен сердито глядел поверх меня — и в результате уронил пылающий факел, который, покатившись, очутился в опасной близости от ноги Его Высочества, прежде чем огонь успели затоптать. Настасен вскочил, гневно крича; жонглёр убежал, преследуемый двумя солдатами.
Это событие положило конец и развлечениям, и банкету. Один из слуг, подобострастно кланяясь, поднёс Настасену отороченную золотой каймой мантию, которую тот набросил на плечи. Я вздохнула с облегчением, ибо, как требовала учтивость, выпила довольно много вина.
Возможно, именно вино придало мне смелости задать последний вопрос, хотя полагаю, что поступила бы так в любом случае. Я хотела бы получить сведения о множестве разных вещей, но эта была самой важной. Я повернулась к Муртеку: