Последний воин. Книга надежды
Шрифт:
И кто он сам — охотник или жертва? У него сильные руки и великолепный нож, которым он убил медведя, но разве этим защититься от звёздного угара, от змеиных болот, от зловещего безмолвия?
В смущении повёл он взглядом по сельбищу, по кромке чёрного леса, стараясь расшевелить онемевшее в тоске сердце, и тут пёс Анар, точно услышав его зов, бесшумно, искрящейся тенью вымахнул сбоку и присел, забавно фыркнув носом.
— Анар, — растроганный Улен потянулся к собаке всем существом, но не двинулся с места. — Ты, наверное,
Пёс глядел на него не мигая.
— Побудь со мной, Анар, не уходи. Ты и не догадываешься, как одиноко бывает человеку ночью. Подойди ближе, Анар.
Пёс заворчал, но послушался. Пересиливая себя, неуклюже поднялся и сделал маленький шажок. Улен запустил руку в жёсткую, набухшую влажным холодом шерсть. Анар повернул косматую башку и на мгновение уткнулся носом в бок Улена.
Шкура у входа в землянку качнулась, раздвинулась щель, и сам Богол выбрался на лунный свет.
— Приветствую тебя, юный Улен. — Голос у вождя скрипучий и ровный, как дождевая струя. — Зачем ты тут стоишь? Говори.
Богол не пригласил его к себе, но и не отогнал, не показав лица, а вышел навстречу, и это значило, что он принял его как равного, но не благоволит к нему.
— Приветствую тебя, вождь. Прости, что побеспокоил. Не нужны ли тебе мои услуги?
— А что ты можешь дать?
— Всё, что пожелаешь, и жизнь в придачу, — учтиво ответил Улен.
Лицо Богола в звёздной мгле напоминало кусок хорошо отшлифованного тёмного дерева, на котором тусклыми точками прилепились глаза. Мало кто выдерживал его взгляд при свете дня, ночью это было легче.
— Собаку ты привёл, потому что боишься? В чём твоя вина передо мной?
Анар сочно зевнул, предостерегая юношу об опасности. Его насторожил голос вождя.
— Вины за мной нет. Я принёс шубу, которую ты отдал Раки для его дочери Млавы.
— Зачем ты её принёс?
— Млава скоро станет моей женой. Негоже ей принимать подарки от мужчины, хотя бы и от тебя, Богол.
Дерзость была неслыханной. Богол не поверил ушам и переспросил:
— Ты хочешь взять Млаву?
— Вот твоя шуба. — Улен подвинул тюк ногой, остерегаясь нагнуться. Богол прятал правую руку под накидкой, там у него топорик.
— Ты не болен, мальчик? — участливо осведомился вождь. Похоже, он никак не мог взять в толк происходящее.
— Я здоров.
— Ты уверен? Говорят, Колод принёс в сельбище заразу. Может, он передал её тебе?
— Нет, вождь. Колода изломал медведь. Скоро он оправится. Он шлёт тебе поклон.
— И всё-таки он чем-то заразил тебя, — задумчиво произнёс вождь. — Старый недоумок всегда держал себя так, будто у него две головы на плечах. Но она у него одна. И у тебя тоже одна, Улен.
— Я вообще не видел людей с двумя головами, хотя слышал про таких. Вроде они живут в пещерах далеко к восходу.
Улен с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться
А Богол думал вот что. Щенка, который осмелился прийти к его жилищу и тявкать, можно раздавить сразу, как улитку, а можно сделать это позже. Месть слаще, если не поддаться порыву и немного её оттянуть, Но отчего так заныло сердце, словно наглец явился не сам по себе, а принёс вести о скорых и страшных превращениях? Богол ни разу, сколько себя помнил, не поддавался ни силе, ни хитрости, но близок, видно, час, когда придётся уступить судьбе. Что ж, надо утешиться тем, что этот мальчик, будь он хоть сто раз чей-то вестник, не получит Млавы и не сумеет насладиться его поражением. О, Млава, её полное жаркой крови тело, её певучий голос, её упоительно бесстрашный взгляд — это всё смягчит горечь роковых мгновений. Вечным сном он уснёт на её груди.
— Мне жаль тебя, Улен, — сказал вождь. — Но уже ничего не поправишь. Прощай!
Согнул плечи, уполз в своё роскошное жилище. Улен пододвинул тюк с шубой к входу, обернулся к Анару.
— Неужели, пёс, охота на медведя была нашей последней охотой?
Анар повёл головой, раздул ноздри, но никого не учуял.
Очнулся Пашута в неудобной позе — ноги задраны на сугроб, голова утонула в снегу. А Варя изо всех сил трёт ему щёки. У неё самой лицо перекошенное, кровоподтёк на скуле.
— Хватит. — Пашута отстранил её руки. — Больно же, ты что… Как мы сюда попали?
— Очухался? — улыбнулась она ему сквозь пелену недавних слёз. — И то хорошо. Давай вставай! А то люди сбегутся. Охота была, чтобы на нас пялились.
Пашута приподнялся и сел. В левом боку что-то скрипнуло. Ага, знакомый двор.
— Но всё же объясни.
— Что тебе непонятно? Дали по башке и выкинули. Не будешь лезть, куда не просят.
— А тебя?
— Меня тоже выкинули, успокойся.
— Но за что тебя-то?
— Всё за то же, — зло сощурилась, отряхнула дублёнку. — Думают, я, как шавка, побегаю и приду за кормёжкой. Утрутся.
Пашута поднялся на ноги, покачнулся от лёгкого головокружения. Ощупал себя: всё вроде в порядке — ватник на нём и шапка на нём.
— А синяк тебе кто поставил?
— Витенька дорвался. Ладно, ничего. Я запомню.
— Запомни, запомни, — согласился благодушно Пашута. — Варя, ты погляди, какое утро разыгралось. Вон солнышко за башней, гляди! Как ребёнок улыбается.