Последний воин. Книга надежды

Афанасьев Анатолий Владимирович

Ночевать он поехал домой. А там, не успел вскипятить чай, явились нежданные гости — Шпунтов с Вильяминой.

Владик за те дни, что Пашута его не видел, таинственно перевоплотился из молодого жгучего брюнета, каким был прежде, хоть и погруженного в меланхолию, но задорного и себе на уме, в скромного застенчивого блондина средних лет с блеклым взглядом усталых глаз, подозрительными, тёмными потёками на скулах и осторожными движениями. Зато Вильямина, пожалуй, похорошела, округлилась боками, что-то такое проделала с лицом, отчего крупный нос её мило заострился, а глаза, искусно

подмалеванные, приобрели модную, искушенно-невинную рас косинку. Пашута сразу ей сделал комплимент, сказал, что она похожа на манекенщицу из зайцевского салона. Вильямина весело отшутилась: «Ладно, Паша, и ты ничего смотришься!» — усадила Шпунтова в комнате и включила ему телевизор. Вообще создавалось впечатление, что она привела Владика на верёвочке, а он очень этим гордится. По-хозяйски распорядилась:

— Пойдём, Паша, с тобой на кухню, потолкуем. А чай будем пить в комнате. Владик, не скучай!

На кухне, в тесноте, прильнула к Пашуте, уткнулась лбом ему в грудь.

— Пашенька, бедный Пашенька! Что же мы с тобой наделали!

Пашута её не отстранил. Но когда она намерилась поцеловаться по-настоящему, всё же предупредил:

— Ну зачем это, Виля? Не нужно это ни тебе, ни мне. Давай лучше покурим.

Вильямина послушно вывернулась из его рук, которыми он её придерживал, опустилась на кушетку. Ни тени обиды не отразилось на её грустном лице, и Пашута мысленно поблагодарил её за это. Никогда она не была злой бабой. Он в ней не ошибся. Это она, горемыка, поставила не на тот номер. Но, слава богу, кажется, у них с Владиком дело наладилось.

Вильямина подтвердила его предположение. Она глядела на него снизу влажным взглядом, будто провожая куда-то, окончательно отстраняя от себя, но уже и с облегчением:

— Владик расписаться предлагает. Я согласилась, Паша.

— Правильно сделала. Он хороший парень, работящий, культурный.

— А ты как же, Паша?

Пашута удивился — неужели и впрямь его жалеет? Да нет, тут иное, что ей тоже в полной мере свойственно, истовое, женское, то есть когда ей хорошо, то как-то особенно стыдно, что другому рядом плохо.

— За меня, Вилечка, не беспокойся. У меня всё в порядке.

— Сучку эту так и не встретил больше?

На этот вопрос отвечать не хотелось, но Пашута ответил из уважения к новой судьбе Вильямины:

— Нет, не встретил.

— Тоскуешь?

— Зачем это тебе, Виля?

Лицо её посуровело, точно всё прожитое на нём на миг отразилось.

— Передо мной не надо гордость свою показывать. Ты же знаешь. Кивни только, я Владика враз выставлю. Ты прав, он хороший и любит меня, но у меня к нему душа холодная. К тебе я прикипела, Паша, а ты вон как… За что ты так со мной обошёлся? Объясни хоть раз на прощание, чем я тебе не угодила?

Пашута повернулся к плите, молча возился с чайником, заваривал цейлонский, из жестяной коробочки. Он думал, как бы так половчее соврать, чтобы её не оскорбить и чтобы похоже было на правду. Для него это всё пустое, а ей важно, ей ещё долго жить, и дети у них с Владиком, даст бог, заведутся.

— Мы с тобой чем-то схожи, Виля, как брат с сестрой. А она другая. Она для меня загадка.

—

Ты от меня ушёл, когда её и в помине не было. Ты от меня так сбежал, будто я кровь твою пила.

Злость в Пашуте ворохнулась. Почему он должен отчитываться? Дадут ему наконец покоя хоть на день?

— Пойдём, там Владик заждался. Ещё чего-нибудь вообразит.

— Не ответишь?

— Нечего отвечать. У меня к тебе претензий нет.

— Зато у меня есть.

Кажется, она всё же настроилась на ссору. Пашуте стало скучно. С бабой всегда так: начнёт за здравие, кончит за упокой. И наоборот. Нипочём не угадаешь, в какой момент её чёрт взбрыкнёт. Пашута сел за стол, опустил голову на кулаки, на глаза нагнал побольше скуки.

— Ты зачем пришла, Вилька? Последние нервы будешь мне мотать? У меня ведь не заржавеет. Как пришла, так и вылетишь отсюда. Со всеми своими претензиями.

— Ты что, Павел?! Я же по-хорошему. Ты чего взбеленился?

— По-хорошему? Тогда пошли чай пить… Надоело, Вилька! А ведь ты ещё, дрянь такая, сама передо мной виновата. Из-за тебя Варвара уехала. Ты зачем в деревню припёрлась? Я тебя звал? Я тебе какие-нибудь обещания давал? Ты чего в меня вцепилась, как в вешалку? Дать бы тебе по башке, чтобы искры посыпались!

У Вильямины, пока она слушала, как Пашута себя заводит, по щеке скатилась крохотная слезинка.

— Ну дай! Дай, если тебе легче будет.

А в Пашуте землетрясение произошло. Каким-то сильным толчком его сперва пригнуло к столу, потом выпрямило, и перед глазами крутнулись огненные столбы. И тут же он обмяк, остыл, неземная усталость его сковала. Слезинка Вилькина просверлила в его мозгу большую дырку.

А она к стене отшатнулась, руки на груди в ужасе стиснула, точно мертвяка углядела посреди шумного бала. Пашута злорадно подумал: «Ага, испугалась, так тебе и надо!»

— Пойдём, малышка, — мягко позвал он. — Чего уж нам делать теперь? Обоих жизнь одурачила. Но тебе она всё с надбавкой вернёт.

За чаем просидели около часа. На Владика любо-дорого было смотреть. Чинный, немногословный, чаёк из чашки в блюдце переливает. С Павлом Даниловичем вежлив, предупредителен. С Вильяминой — как с царевной. Она ворохнуться не успеет, он ей под локоток то медок, то бублик. Бубликов и сухих баранок они ворох принесли с собой. Вильямина бублики любила. Пашута вспомнил: когда она тут жила, он на эти самые бублики даже под подушкой натыкался. «Неужели, — подумал Пашута, — мы все, когда любим, дураками становимся?» Не мог он поверить в перемены, которые так старательно изображал Шпунтов. Эта нынешняя его приниженность впоследствии бедной Вильямине ой как отольётся…

— Ты, Виля, на его уловки, — посоветовал Пашута, — не очень-то клюй. Это он пока тихий и угодливый. Опомнится — даст тебе жару.

— Зачем так говоришь, Павел Данилович? — Шпунтов поднял на него скорбный взгляд. — Ты же ничего про меня не знаешь.

— Кое-чего знаю. Ты, Владик, по натуре балбес и диктатор. Я очень за Вильямину беспокоюсь.

Владик насупился, Вильямина за него заступилась:

— Ты же только сейчас, на кухне, говорил, что Владик хороший парень?