Последний воин. Книга надежды
Шрифт:
— Мне кажется, вы ошибаетесь, Пётр Петрович. Вы такой добрый, бескорыстный, вас все должны любить.
— Оставь свои шуточки, — уже почти без раздражения отмахнулся Хабило. — Ты ещё жизни не нюхала и многого уразуметь не в силах. Ты вот с Шатуновым любезничаешь от скуки, а ведь он самый вредный червяк. Вдобавок, писучий. Так и глядит, кого бы грязью замарать. Ему отчего неймётся, знаешь? Ему в своё время рога обломали, так он теперь всем на свете мстит. Самая коварная порода — эти безобидные старички. Он в себе злобу носит, как мину. Подлый очернитель всего святого, а его не тронь. Да и как его тронешь, если он голос общественности олицетворяет. Никто его не уполномочивал, а вот — олицетворяет. За какими-то прошлыми, мнимыми заслугами прячется. Мы привыкли говорить: старый, значит,
Страстный монолог Хабилы Варенька не оценила.
— Наверное, я в самом деле дура, — пригорюнилась она. — Понимаю, как вы правильно всё говорите, а о чём, не понимаю. Хотите, я этого Шатунова так напугаю, что ему не до вас будет? Только перья от него посыплются. Мне-то терять нечего.
Хабило от её готовности помочь окончательно смягчился, но, как выяснилось, преждевременно. Варенька с застенчивой улыбкой призналась, что за день успела поговорить не с одним Шатуновым. Было ещё несколько звонков по телефону, двое мужчин звонили и одна женщина с противным голосом. Женщина тоже взялась нагло выяснять у неё, кто она такая, и Варенька, психанув, назвала себя новой женой Хабилы.
— Теперь-то я догадалась, милый, — пробормотала Варенька утешительно, с опаской глядя на побледневшего Петра Петровича. — Раз Шатунов такой вам опасный враг, то он, наверное, её и подослал дознаться. Свою сообщницу. Но почему у тебя не может быть личной жизни? Ты ведь не монах?
— Варя, я же тебя просил со второго раза трубку снимать.
— Я забыла.
Вечер прошёл у них точным повторением предыдущего, за тем исключением, что Хабило не пил. Он так загадал, что если она и сегодня запрётся в спальне, то уж завтра он её наверняка вытурит. И предлога не будет искать. Вышвырнет, как паршивую кошку. Нет — так нет. Слишком она заигралась. Забыла, на каких условиях он её забрал из деревни. Что ж, унижаться он больше не станет. Пусть сама решит. Она не девочка, это ясно. Любовный опыт у неё имеется. Он сейчас у всех имеется.
За ужином Хабило пытался вести интеллигентную беседу, ничем не выдавая напряжённого ожидания. Вёл себя как джентльмен. Когда она передавала ему вазочку с вареньем или тарелку, изысканно благодарил. На двусмысленные игривые замечания не реагировал. Сообщил, что с утра её ждёт директор Перваков, и посоветовал быть с ним поосторожней. Она заинтересовалась:
— А он тоже одинокий мужчина?
— Нет, у него семья, трое детей.
— Жаль.
И это красноречивое «жаль» он пропустил мимо ушей, хотя его задело. Ну и штучка, совершенно не стесняется. Завалить бы её на диван да отхлестать по заднице, чтобы завизжала от боли, чтобы очувствовалась.
Он и бесился, и в то же время, как и утром, как и вчера, испытывал какое-то странное, неведомое ему прежде умиление.
Варенька заметила его тихую сосредоточенность.
Её настроение тоже постепенно изменилось. Ей надоело корчить из себя разбитную деваху. Днём вдруг задумалась о своей незаладившейся жизни, и такие пришли в голову скверные неутешительные мысли, что пришлось бежать из квартиры куда глаза глядят, лишь бы не оставаться наедине с собой. Вдобавок привиделся Павел Кирша, и до слёз захотелось его и впрямь повидать. Привиделся ясно, как вблизи, с тёмным лицом, и небывалая нежность толкнула её в сердце, будто рана отворилась. Варенька споро пошла в город. Но и там не сразу легче стало. Пока бродила бесцельно по зелёным переулкам, пока мороженым лакомилась на тенистой площади, пока со старичком Шатуновым затейливые шутки шутила, Павел всё рядом был, маячил за спиной, а иногда спереди забегал и коварно заглядывал в глаза. Первый раз с ней такое случилось. Словно талая волна накатила на лёгкую, сухую щепку и поволокла в вешнем потоке неведомо куда. Всё её женское естество вдруг покорилось истомному, тоскливому смятению.
Деревья порозовели, и воздух подёрнулся знобящим маревом. Тело стало невесомым, зато каждая отдельная жилка затрепетала,
Она выбрала укромную скамеечку в скверике, отгороженную зелёными куполами сирени, и долго там просидела, погрузившись в себя. Невозможные светлые текли минуты, которые приходят иногда к человеку, очищая его сознание от накопившейся скверны. Прежние грехи упали с Вареньки, и в тот миг она была почти святой. С благодарностью припомнила бедных своих родителей, схожих с Пашутой, а больше никого не хотела вспоминать. В её короткую жизнь уместилось много разных людей и встреч, и все они оказались ненужными. Жадные прикосновения мужских рук, воспалённые, ждущие и наглые взгляды, обращённые на неё из прошлого, не трогали более сердца. Забавно было, что всё это отнимало у неё раньше столько сил. И былые мечты — о необыкновенной жизни, о принце, подкатывающем на «мерседесе», — в этот час померкли. Какая же она пустышка, если убогие химеры так долго тешили её воображение. Пашута — мужик, его в их гостиной с пианино из красного дерева трудно представить, но в нём есть та сила и та доброта, которые она тщетно искала. Она Пашуту сперва не признала и не разглядела, да и как могло быть иначе. Летела, как дурной мотылёк, на свет, зажжённый враждебной рукой, и радовалась стремительному полёту. Подпалило крылышки, совсем бы сгорела, дурёха, если бы Павел Данилович не приехал в Ленинград салом торговать. Боже мой, как давно это было! И она его отблагодарила… Запомнит Паша, как выручать из беды шалых московских девиц…
Угрызения совести чужды девичьему сердцу, и Варенька, ощутив их саднящий укол, поскорее поднялась со скамейки. Она даже обеспокоилась, не заболела ли, и, вернувшись в квартиру, первым делом разыскала на кухне аптечку, а в ней градусник, измерила температуру. Увы, она была здорова, как всегда.
— Пётр Петрович, — застенчиво обратилась она к Хабиле, сидящему с таким видом, будто он вместо бутерброда с икрой проглотил гвоздь. — Вы мне сегодня особенно нравитесь. Вы такой молчаливый и мечтательный. Вы не дадите ли мне взаймы червончик? А с первой зарплаты я сразу отдам.
— У тебя нет денег?
— Откуда же? Я Павла Даниловича за харчи обслуживала.
— Ни копейки нет?
— Был рупь серебром, да я на мороженое потратилась. Я же привыкла жить на широкую ногу, пока Павла не встретила. Уж он меня, конечно, урезал. Выдавал на табак по сорок копеек в неделю. Может, мне на него в суд подать, как вы думаете? Всё же обстирывала его и еду готовила. Ну и прочие услуги…
— А зачем тебе именно десять рублей?
Как-то Хабило сразу зациклился на этой десятке, и было понятно, что она имеет для него не только материальное значение.
— Милый, побойся бога. Где тебя воспитывали? Кто же спрашивает у женщины, зачем ей деньги. Ваты хочу купить, лекарств всяких. Мало ли чего…
Хабило без дальнейших колебаний извлёк из кармана портмоне и небрежно отшелушил от внушительной пачки кредиток красную купюру. Варя аккуратно бумажку сложила и, отвернув ворот халатика, сунула её в лифчик.
— Первый раз встречаю по-настоящему щедрого человека, — восхитилась она.
Хабило самолично прибрал со стола, отнёс на кухню и вымыл посуду. Когда вернулся, Варенька, уютно свернувшись в кресле, глядела на экран. Передавали кинокомедию из колхозной жизни.
— Посидим немного, да? — Хабило добродушно хохотнул, умещаясь в другом кресле так, чтобы видеть и Вареньку, и экран. — А потом и баиньки. Надо сказать, уморился сегодня.
Варенька уставилась в телевизор неподвижным взором, но было впечатление, что одновременно смотрит куда-то вдаль. Хабило начал ехидно посмеиваться, сочувствуя происходящему на экране.
— Полезная картина, — веско заметил Хабило. — Серьёзные проблемы задевает, хоть и сделана с юмором. Только вывод неправильный. Таких ухарей, как этот мозгляк, не уговаривать надо, а гнать из деревни поганой метлой.