Последний воин. Книга надежды

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Да? — удивилась Варя. — Вам правда нравится? А по-моему, всё это такая чепуха.

— Тебе откуда знать? Ты разве жила в деревне?

— Люди везде одинаковые. А тут всё враньё. Обыкновенная халтура.

Хабило не прочь был потолковать об искусстве.

— А тебе лишь бы про Анжелику показывали, да?

— Мне бы лучше зарубежную эстраду. Тогда бы мы с вами могли потанцевать. Вы любите современные танцы?

— Обидно, что у нас такая молодёжь, которой ничего не надо. Потанцевать! Разве в этом суть жизни? В наше время требуется активность мысли и поступков.

— Как в этом кино? — Варя пренебрежительно ткнула пальцем в экран.

— В хорошем фильме должна быть идея, объединяющая людей на трудовой порыв. А как же иначе. Человек посмотрит и

сопоставит: вон у них как, а у меня как? Они так живут, значит, и я смогу. Кино — это как бы урок нравственной морали. Конечно, каждый по-разному воспринимает. Вот этот парень трактор утопил, тебе хаханьки, а я бы его немедля под суд отдал. Тут у них, у авторов, явная недоработка. Они о воздействии искусства на зрителя не подумали. Какой-нибудь ферт ещё на ус намотает: ага, скажет! Ему сошло с рук, значит, и мне сойдёт. Всё в жизни, Варя, взаимосвязано в один клубок. Добро порождает добро, а зло порождает зло. Чёрного кобеля, как говорится, не отмоешь добела. Но эта мысль для тебя слишком глубокая. Ты привыкла по верхам скакать, покамест дальше собственного носа не видишь. Это я тебе не в укор говорю, у всякого возраста свой разум. Но будь моя воля, я бы этих деятелей кино тоже притянул, чтобы неповадно было подсовывать молодёжи вредные фильмы. Порядок во всём пора установить. У людей как: одному дашь слабину, а пятеро других, на него глядя, тут же с цепи сорвутся. Накладно выходит в государственном масштабе.

— Какой вы умный, прямо как по газете читаете.

— Дело не только в уме, а в жизненном опыте.

— Павел Данилович тоже так считает. Да я и сама всегда чувствовала. Мне с мальчишками скучно. Чем мужчина старше из себя, тем интереснее. Правильно? У него и опыт, и денежек уже прикопил.

Вдохновлённый её уважительным тоном и как-то не уловив издёвки, Хабило задал вопрос, который не следовало задавать на ночь глядя. Но его давно подмывало:

— Ты всё своего Данилыча поминаешь… Интересно, чего ты так к нему привязалась? Он тебе, если по правде, кем приходится?

Варя ощутила пустоту в груди.

— Если по правде, то никем, дорогой. Я его и знаю чуть дольше, чем тебя. Подобрал меня на рынке, приютил, к себе приблизил. Много ли женщине надо. Кто по головке погладит, тот и хозяин.

— Вот оно как?

— Да уж как есть… Пойду я, пожалуй, в ванную.

Послала ему от дверей ласковую улыбку, точно за собой поманила, но он остался в кресле и всё перемалывал это своё: «Вот оно как!» Значит, всё же она с этим мужиком была в полюбовницах. Хабилу это не удивило, он это подозревал. Он об этом с самого начала догадывался, в их родство не верил, но делал вид, что верит, потому что так всем было удобнее. А теперь знает правду. Ну и что? Да ничего. Открыв ему свою тайну, Варя как бы все запреты сняла. Чего, действительно, наводить тень на плетень. Была с Данилычем, от него из рук в руки перешла к нему, Хабиле. Вольная, стало быть, птица…

Пётр Петрович не захотел додумывать, какого полёта эта вольная птица, а лишь рывком, до хруста в суставах, потянулся в кресле. Досмотрел до конца передачу «Новости дня», стараясь не прислушиваться, что там поделывает Варя, выключил телевизор и в какой-то странной задумчивости побрёл в коридор.

В ванной света уже не было, а дверь в спальню прикрыта. Он нажал ручку — дверь защёлкнута изнутри. Как и вчера, бешенство скрутило его, словно голову перетянули чёрным жгутом, из глаз посыпались искры. Но сегодня, у трезвого, не хватило силы даже постучаться. Кошмар какой-то, боже мой!

— Погоди, тварь! — пробормотал себе под нос. — Ты ещё узнаешь, кто такой Хабило.

Но Варя этого не узнала. Пяти утра не было, как она оделась и мышкой-норушкой выскользнула из гостеприимной квартиры. Ей не впервой было исчезать, не прощаясь. Первым поездом, который проходил через город, укатила в Москву.

Неделю спустя, когда Хабило уже переболел этой историей и она стала забываться, подходя к конторе, он заметил, как от парковых зарослей отделился мужик в брезентовой робе и в чёрной кепке, в котором Хабило

не вдруг признал Вариного хахаля. Павел Данилович был небрит и чересчур нервно жестикулировал, призывая Хабилу остановиться. Они проговорили недолго, минут пять. Но для Хабилы эти минуты растянулись в вечность, ибо его не покидало ощущение, что в любой миг с ним может приключиться непоправимая беда. Он поначалу попытался держаться покровительственно и небрежно, но Пашута мигом его уравнял.

— Брось кривляться, Петя. Я спрашиваю — ты отвечаешь. Только так. У тебя ведь запасной башки нету, верно?

В устремлённых на Хабилу очах голубело сумасшествие. Людей вокруг никого. Хабило прикинул, что при своей тучности вряд ли сумеет добежать до конторы, и стал послушным и предупредительным. Он заверил Павла Даниловича, что у них с Варей ничего не было и не могло быть греховного, а куда она подевалась, он знать не знает. Рассказал даже про десять рублей, которые она взяла у него взаймы. Кирша пообещал со временем эти деньги ему вернуть, если он ни в чём не солгал. Хабило поклялся, что говорит чистую правду и в подтверждение истово шарахнул себя кулаком в грудь, на что Пашута вторично велел ему не кривляться. На прощание Пашута шепнул ему на ухо, вроде как открыл тайну государственной важности:

— Если ты, сука, Вареньку обидел, я вернусь и душу из тебя вытряхну.

Хабило смотрел, как Пашута уходит вдоль улицы, слегка покачиваясь, точно пьяный или больной, и чувствовал себя так, будто в бездну заглянул, откуда сизым холодом на него подуло. «Хорошо, что Варька укатила, — решил с облегчением. — Вот уж как есть бог спас!»

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Улен не считал годы, которые прожил. Он много странствовал, много видел, и дух его укрепился. Жизнь мерялась не временем, а утратами. Азол, верный товарищ, наткнулся на степную стрелу вскоре после того, как они покинули родину. Улен зарыл его в землю и горевал над могилой: оборвалась последняя ниточка, связывающая его с прошлым. Зимы и вёсны сменялись, а он, бесприютный, скитался по чужим краям, постигал чужеземные обычаи, но ни к чему и ни к кому не прилепился сердцем. Однако впечатления долгого пути отпечатывались в его памяти навеки.

Постепенно цель, которую обозначил Невзор, позабылась, но он стремился всё дальше и дальше, пока не достиг берегов тёплого моря. Грозное, благодатное величие этих мест поразило его разум. Он пересёк море, нанявшись гребцом на торговое судёнышко, принадлежавшее двум рыжебородым, бритым наголо братьям, умевшим извлекать чарующие звуки из деревянной доски с натянутыми на неё жилками. Он попытался перенять у них это искусство, но не сумел.

Рыжебородые миролюбиво посмеивались над ним, но однажды ветер накренил судёнышко, и один из них свалился за борт, а Улен прыгнул вслед и выудил неосторожного брата из зелёной пучины.

С тех пор они полюбили его. Они показали ему, как можно знаками, нанесёнными на специальную дощечку иглой, передавать важные известия, которые поймёт только тот, кому они предназначены. Ещё они учили его мудрости общения с людьми разных племён, которая держится на взаимной выгоде и честном слове, подкреплённом кровью.

В заморской стране, где люди умели строить здания из камня, такие прочные, что им не грозили ни бури, ни потоки воды, и такие красивые, что душа обмирала от восторга, в этой стране Улен встретил девушку по имени Селия и прожил с ней целое лето. Его научили управляться с огромными рогатыми животными, послушными человеку и робеющими перед ним, и перепахивать землю железным зубом, вколоченным в деревянные тиски. Вместе с Селией и её родичами он бросал в жирную землю жёлтые семена, из которых можно было сварить и кашу, и горьковатое питьё, утоляющее жажду и дающее телу неутомимость. У Селии были тёмные глаза, куда не проникал дневной свет, и золотистая кожа, и голос, напоминающий журчание родника, и стройное тело, каждым движением выражавшее ласку и игру. Она надеялась, что Улен навсегда останется в их селении, и у них будут дети, но он недолго любил её.