Последний закон Ньютона
Шрифт:
Кулайчук на минуту задумывается.
– И не надо, – кричит он, – не надо голову! Но нога – это нафталин! Мировая художественная элита давно отказалась от отрезанных конечностей и ногтей. Возьми Ван Гога!.. «Автопортрет с отрезанной ногой» – современники сказали бы: «Ха-ха-ха! Не одалживайте Ван Гогу денег, он окончательно чокнулся!»
Давид с угрозой:
– Ты хочешь сказать, Ван Гогу отрезало ухо комбайном, так?!
Кулайчук упрямо:
– Не настаиваю!.. Но при определенном стечении обстоятельств, почему бы нет?!
Давид с большей угрозой:
– Каких
Кулайчук видит, что зарапортовался, но остановиться ему не позволяет молодость.
Кулайчук кричит:
– Таких! Например, при победе социалистического способа земледелия в современной ему Голландии, не перебивай! Вспомни знаменитые «Подсолнухи»! Представь: полдень, Ван Гог тихо рисует подсолнухи; тут начинает действовать принятый утром абсент. Ван Гог тихо ложится в борозду, не перебивай!.. В это время движется комбайн под управлением какого-нибудь Ван Гуттена, на которого начинает действовать аперитив, который не прекращает на него действовать уже тридцать лет, не просыхая!.. Я тебя не перебивал?!. И вот они встретились: человек и движущиеся части! И в результате вместо одной гениальной картины мы имеем целых обе: самое «Подсолнухи» и «Автопортрет с отрезанным ухом»!
Давид готов его убить либо сунуть головой под движущуюся часть холодильника. Кулайчук чувствует, что зарвался.
Кулайчук почти мирно:
– Между прочим, за «Подсолнухи» на Сотбис один толстосум отвалил тридцать восемь миллионов!
Давид тупо:
– Тридцать восемь чего?
Кулайчук саркастически:
– Да уж не попугаев!
Закурили. Давид с омерзением рассматривает свою пачкотню. За нее если чего и отвалят, думает он, то только по шее.
– Сколько, говоришь, отвалили? – задумчиво спрашивает он.
– Тридцать восемь миллионов непопугаев!..
– Ерунда, какая-то, – задумчиво говорит Бродский, глядя на свой рисунок. – Выходит, он гнался за комбайном!
– Кто гнался, – раздраженно кричит Кулайчук, – толстосум или Ван Гог?! Учти, Бродский, ты сегодня весь день говоришь загадками, зачем?!
– Да не Ван Гог, а будущий калека!.. Кричал водителю, стой, слей мне солярки! Водитель остановил трамвай, то есть комбайн, а этот дурак возьми и сунь ногу под движущуюся часть!
– Как он мог сунуть ногу под движущуюся часть, если комбайн стоит, – кричит пораженный такой логикой Кулайчук. – В прыжке?!
Давид тоже не знает.
Кулайчук кричит:
– Я и говорю, не надо деталей, важен принцип: не подставляй! А за счет чего ты стал калекой, что именно тебе отхватило: ногу или казенный валенок – это уже принадлежит истории! Важен символ: «Друг, не подставляй! Иначе, жена найдет себе другого, а мать сыночка – никогда!» Ферштейн?!
Давид не слышит.
Кулайчук продолжает:
– Я говорю, нужно изображать человека не под движущейся частью комбайна-убийцы, которая, кстати, у него где?!. Давид! Я говорю, где у этого гада калечащие части, кроме советских профсоюзов?!
Давид молчит. Его мысли возле тридцати
– Если ты подставил ногу под движущуюся часть, – кричит он, размахивая линейкой, – ты, как честный человек, должен предупредить всех, особенно молодежь: не подставляй ногу, у тебя их всего две! Два раза подставишь, а что потом?!
– А я что предлагаю?! А я что предлагаю?! – кричит раскрасневшийся Кулайчук и доказывает, что по законам современного искусства нужно изображать человека не непосредственно под движущимся предметом, а в некоей идее! Например, в виде астрального тела, покидающего туловище незадачливого колхозника! – Сейчас же все грамотные, – кричит он, имея в первую очередь себя!
– Какое такое тело?! – смутно говорит Давид. – Наша задача предупредить неосторожного путника. Сверхзадача – сохранить быстро тающее поголовье сельхоз работников. Нам за это деньги платят!
– За поголовье?!
– Я тебя убью, – говорит Давид с пугающим спокойствием. – И мне уже ничего не будет, потому что мне уже все равно!
Давид старше Кулайчука на десять лет и тяжелее на двадцать килограммов. Кулайчук это все быстро комбинирует, и любовь к жизни вытесняет принципы.
– Давай пойдем от обратного, – примирительно говорит он. – Давай призывать не прохожего, а самое комбайнера.
Давид тупо:
– В смысле комбайнера?!
Кулайчук ответственно:
– «Водитель, не наезжай движущейся частью на все, что хоть отдаленно не напоминает кочан сахарной свеклы!»
Давид садится и из последних сил пытается вникнуть в предложенную формулу. Видно, что он на грани умственного обморока. Его спасает приход Когосова. Когосов – старейшина и жуткий авторитет в области плаката. Измученные междоусобицей авторы бросаются к нему.
Давид:
– Леня, помири нас, а то я его убью!
Опытный Леня внимательно рассматривает рабочий материал, затем фотографию, затем злых художников.
– Ребята, – говорит он, – у вас ничего не выйдет!
– Почему, – говорят ребята, – говори точно!
– Потому, – говорит Когосов, – что это не свекольный комбайн, это угольный, где вы его взяли?
Давид очень внимательно смотрит на худого Кулайчука.
Кулайчук нервно:
– Что ты на меня смотришь?! Леня, что он на меня смотрит, как три тополя на Плющиху?!