Последний завет
Шрифт:
— Люсинда!
— Как ни удивительно, но нам удалось несколько раз продать вещи, которые родом… оттуда. Но, во-первых, за сумасшедшие деньги, которые ты никогда не потянешь. Во-вторых, нам пришлось сочинять новую легенду, а новая легенда фактически убьет всю прелесть этих очаровательных… листиков, не так ли?
— Зачем сочинять легенду? Просто скажи, что сережки были приобретены у одного частного коллекционера в Иордании. Кстати, это правда.
— Мы оба с тобой отлично понимаем, что имеется в виду под этим «частный коллекционер в Иордании». Брось, Генри. Власти всех стран готовы распять вниз головой каждого, у кого отыщут за пазухой
Генри тупо разглядывал пузырьки тоника, которые поднимались со дна его стакана и лопались на поверхности.
— Черт бы побрал эту страну со всем, что когда-либо находилось в пределах ее границ, — медленно произнес он. — Что же мне, мать твою так, теперь делать? Мне нужно это продать, понимаешь? Очень нужно!
— В прежние времена я познакомила бы тебя с парой-тройкой очень богатых людей… Но времена изменились, Генри. История с нацистскими сокровищами для многих не прошла бесследно. И абсолютно все вынесли из нее для себя урок, который не забывается. До тех пор пока эти сережки не станут легальными, о чем будут свидетельствовать десятки, если не сотни, разных бумажек, ты их не продашь.
— Как бы ты поступила на моем месте?
— Я бы положила их себе под задницу и замерла, Генри. Надолго. Ничто не вечно под лупой. Все еще поменяется, и ты сможешь заработать на них состояние. Но не сейчас.
Генри долго не решался набрать номер Джафара аль-Наари. После разговора с Люсиндой он принял для храбрости еще два стаканчика и набросал в уме примерный план «объяснительной». Как всегда и бывает в таких случаях, весь этот план полетел к чертям собачьим — Генри спотыкался через каждое слово и никак не мог вытравить из своего голоса жалкие оправдательные нотки. Но свое главное сообщение он все-таки до старика донес: Джафару необходимо набраться терпения и довериться ему. Генри спрячет ценности в надежнейшем из мест — на Бонд-стрит или в одном частном банке. На усмотрение Джафара. И они будут лежать там, пока ветер не переменится.
— Джафар, только не думай, будто в других странах с тобой станут говорить по-другому, — сказал Генри в ответ на осторожный намек старого араба, что он может в любой момент попытать счастья через нью-йоркских дилеров. — Я наводил серьезные справки, поверь мне. Американцы наложили в штаны из-за всей этой истории еще больше, чем мы, англичане.
А в самом конце разговора Генри выдал и свою единственную хорошую новость. Черт с ними, с сережками, пусть пока полежат, а вот остальные вещички он, Генри, пожалуй, сумеет сбагрить. Нет, в телефонном разговоре он не готов раскрывать подробности. Он гарантирует, что глиняные таблички очень скоро найдут своего покупателя. И он лично отправится к нему.
ГЛАВА 22
Иерусалим, среда, 15:14
— У Израиля много недостатков, но самый гнусный из них — это наша пресса, — проговорил Ури, осторожно, из-за занавески, выглядывая в окно. — Шакалы… Воронье… Вы только гляньте! Сколько уже торчит у дома эта чертова пэтээска [13] Второго канала! Мало им было склонять на все лады гибель моего отца — теперь их интересует, по-видимому, еще и моя мать!
— Вы знаете, Ури, ваше отношение к средствам массовой информации разделяют миллионы людей в самых
13
Пэтээска (ПТС) — переносная телестанция; оборудование для ведения репортажей вне студии.
В ответ на запрос об имени владельца почтового ящика на сервере gmail.com она вбила «Саеб Настаиб» — имя загадочного араба, который писал письма Ахмаду Нури, имя, которое переводилось с арабского как «хороший человек» и которое переводилось на идиш как «гутман». В ответ на запрос о пароле она привычно набрала «Владимир».
На экран вылезло окошко: «Вы набрали неправильное имя пользователя или пароль».
Мэгги пожевала губами, размышляя над этой глубокомысленной фразой, потом решительно вышла из-за стола и потянулась. Сидячая работа — это настоящий бич двадцатого века. И в двадцать первом скорее всего она им и останется. Она сцепила руки замком у себя за спиной и невольно перехватила взгляд Ури, устремленный на ее грудь, на которой соблазнительно натянулась блузка. Мэгги торопливо приняла исходное положение, но было уже поздно. Ури виновато опустил глаза.
— Нам необходимо как-то получить доступ к этому почтовому ящику, — сказала Мэгги. — «Владимира» можно было и не пробовать, это я погорячилась. Программа говорит, что пароль должен быть десятизначным.
— Я больше не знаю, что посоветовать. Честно. «Владимир» был моим единственным козырем.
— Отлично, пусть будет «Владимир», черт с ним. Но нам нужно еще две буквы.
Мэгги еще немного подумала, а потом вызвала на экран «Гугл», набрала в поисковой строке «Владимир Жаботинский» и через минуту уже знала, что у него было и еврейское имя — Зеэв.
— Точно, я и забыл… — пробормотал Ури, заглядывая ей через плечо.
— Поехали по новой! «ВладимирЗЖ». Нет. «ВладимирЖЗ». Нет. «ЗеэвВладЖй». Нет. «ВладЗеэвЖй». Нет.
Ури вздохнул и отошел от компьютера, а Мэгги продолжала упрямо перебирать варианты.
— Послушайте, а как насчет каких-нибудь цифр? Ну, скажем, «Владимир-двенадцать» или «Владимир-девяносто девять», а? Что-нибудь приходит в голову в этой связи?
— Попробуйте «сорок восемь» — это год, в котором было основано Государство Израиль.
— Отличная идея! «Владимир48». Нет.
Ури вновь подошел и тоже вперил сосредоточенный взгляд в экран, словно это могло сработать. Его лицо оказалось настолько близко к лицу Мэгги, что та увидела отдельные волоски на его покрытом щетиной подбородке.
— Знаете, Мэгги, у меня такое ощущение, что слово «Владимир» в данном случае ни при чем…
— Или мы указали неправильный год. Подумайте еще. В жизни вашего отца было много разных событий. Уверена, что многим он придавал большое значение. Возможно, даже большее, чем самому факту образования Израиля. Подумайте, Ури!
Но тут ей самой пришла в голову одна мысль, и она тут же дала ей ход, набрав «Владимир67». Экран изменился, и в нем загрузился-таки почтовый ящик Саеба Настаиба. Мэгги, судорожно стискивая мышку, обратилась к списку входящих сообщений. В самом верху — среди непрочитанных и наиболее свежих — обнаружилось письмо от Ахмада Нури. Она взглянула на время отправки: вторник, 23:25. Прелестно… Стало быть, оно было отправлено спустя как минимум двенадцать часов после того, как стало известно о гибели арабского археолога.