Последняя глава (Книга 1)
Шрифт:
– Кажется, это бывает редко, - сказала Динни.
– У нас небогатая семья.
– Не деньги делают джентльмена.
Динни отнеслась к этому афоризму без всякого восторга - она его слышала уже не первый раз.
– Пожалуй, здесь нам лучше сесть в автобус, - сказала она.
День выдался солнечный, и они забрались на открытый верх.
– Вам нравится Риджент-стрит после перестройки?
– Очень! Она стала очень нарядная.
– Разве старая улица не была лучше?
– Что вы! Такая скучная, все дома желтые, одинаковые.
– Зато она не была похожа на другие улицы, а однообразие домов на этом повороте создавало общий ансамбль.
Девушка, видно, сообразила, что
– Нет, сейчас она стала куда веселее. Жизни больше, и не так все под одну гребенку, как раньше.
– Да?
– Люблю ездить на верхушке автобуса, - продолжала девушка, - столько всего увидишь. Жизнь-то ведь идет.
Эти слова, сказанные с простонародной интонацией, поразили Динни. Разве ее жизнь не сплошное прозябание? Разве есть в ней опасности или приключения? У людей, которым надо зарабатывать на хлеб, жизнь куда богаче. Ее же единственное занятие заключается в том, чтобы не иметь никакого занятия. И, подумав о Джин, она сказала:
– К сожалению, у меня очень бесцветная жизнь. Я всегда словно чего-то жду.
Миллисент снова поглядела на нее искоса.
– Ну, такой хорошенькой, как вы, наверно, весело живется!
– Хорошенькой? Я же курносая.
– Зато в вас много шику. Шик - это все. Я всегда говорю: какая б ты хорошенькая ни была, без шику ты нуль.
– Я бы предпочла быть хорошенькой.
– Ну, нет. Смазливой может быть кто хочет.
– Почему же их так мало?
– И, бросив взгляд на профиль собеседницы, Динни добавила: - Вам-то не на что жаловаться.
Девушка приосанилась и повела плечами.
– Я сказала мистеру Черрелу, что хотела бы стать манекенщицей, но ему это не очень понравилось.
– По-моему, это самое идиотское из всех идиотских занятий. Наряжаться для кучки привередливых женщин!
– Надо же кому-то этим заниматься, - с вызовом сказала девушка.
– Да я и сама люблю хорошо одеться. Но, чтобы получить такое местечко, нужна рука. Вот если бы миссис Монт замолвила за меня словечко!.. А из вас какая бы получилась манекенщица, мисс, - G вашим-то шиком и с вашей фигурой!
Динни рассмеялась. Автобус остановился на Уайтхолле со стороны Вестминстерского аббатства.
– Нам тут сходить. Вы когда-нибудь были в Вестминстерском аббатстве?
– Нет.
– Пожалуй, вам стоит туда заглянуть, пока его еще не снесли и не построили здесь доходный дом или кино.
– А его что, правда снесут?
– Ну, пока на это еще не решаются. Поговаривают о том, чтобы его реставрировать.
– Большущий домина!
– сказала девушка.
Но у стен аббатства она приумолкла и не открыла рта, даже когда они вошли под его своды. Динни наблюдала, как она, задрав голову, рассматривает памятник Чатаму {Питн, Уильям, граф Чатам (1708-1778) - английский государственный деятель.} и статую рядом с ним.
– Кто этот старый бородач без штанов?
– Нептун. Это символ. Помните: "Правь, Британия, морями..."
– А!
И они двинулись дальше, пока перед ними не открылся весь старый музей.
– Ишь ты! Сколько тут всего понаставлено!
– В самом деле, похоже на лавку древностей. Да ведь здесь собрана вся английская история.
– Ужасно темно. Колонны-то как будто грязные.
– Хотите, заглянем в Уголок поэтов?
– спросила Динни.
– А это еще что?
– Там хоронят великих писателей.
– За то, что они писали стишки?
– спросила девушка.
– Смешно, да?
Динни ничего не ответила. Она-то знала некоторые из этих стишков! Осмотрев несколько изваяний и прочитав имена, которые и Динни-то не слишком интересовали, а Миллисент и подавно, девушки медленно направились
– Интересно, знает ли он, - сказала девушка, - я-то думаю, ему все равно; раз даже имя его никто не слышал, какой ему от всего этого прок?
– Ему - никакого. А вот нам есть прок, - сказала Динни; она испытывала волнение, которым весь мир платит дань Неизвестному солдату.
Когда они снова очутились на улице, Миллисент вдруг спросила:
– А вы верите в бога, мисс?
– В какой-то мере, - неуверенно ответила Динни.
– Меня этому никогда не учили: отец и мать любили мистера Черрела, но думали, что он ошибается; понимаете, отец у меня был социалист и всегда говорил, что религия - часть капиталистического строя. Вообще наш брат в церковь не ходит. Во-первых, и времени нет. А потом в церкви сиди тихо, как истукан. Я вот, например, не люблю сидеть на одном месте. И если бог есть, почему это обязательно "он"? У меня вся душа возмущается. Вот и с девушками обращаются так потому, что бог - это "он". С тех пор как меня судили, я много об этом думала. Да и много ли "он" сотворит, если тут не будет "ее", держи карман шире!
Динни в изумлении уставилась на девушку.
– Жаль, что вы не сказали этого дяде. Интересная мысль.
– Говорят, женщины и мужчины теперь равны, - продолжала Миллисент, - но это вранье. У меня на работе все девушки боялись хозяина, как огня. Где деньги, там и сила. И чиновники, и судьи, и священники - все они мужчины, да и генералы тоже. Сила у них, а без нас все равно ничего поделать не могут. Эх, будь я одна женщина на свете, я бы им показала!
Динни молчала. Конечно, девушка ожесточена, жизнь у нее нелегкая, но в ее словах есть правда. Создатель должен быть двуполым, иначе процесс сотворения мира прекратился бы в самом начале. Тут заложена основа равноправия полов, как это ей прежде в голову не приходило! Если бы Миллисент принадлежала к ее кругу, Динни поделилась бы с ней своими мыслями, но она не могла быть с ней откровенной; в душе ругая себя за спесь, она сказала с привычной иронией:
– Ну, вы прямо бунтарь!
– Да уж тут забунтуешь, - возразила девушка.
– Вот мы и пришли к миссис Монт. У меня есть еще дела, я с вами расстанусь. Надеюсь, мы еще увидимся.
Динни протянула руку, Миллисент ее пожала.
– Хорошо мне было с вами, - сказала она от души.
– Мне тоже. Желаю удачи!
Динни оставила девушку в холле, а сама отправилась на Окли-стрит; ей было не по себе, как всякому человеку, который остановился на полпути. Она прикоснулась к неведомому и отступила. Ее мысли и чувства напоминали ей веселое чириканье весенних птиц, которые еще не сложили своих песен. Эта девушка пробудила в ней какое-то новое для нее желание схватиться с жизнью врукопашную, но ни намеком не подсказала, как это сделать. Эх, если бы она могла влюбиться! Приятно знать, чего хочешь, как это знали с первого взгляда Джин и Хьюберт, как это знали, по их словам, Халлорсен и Алан Тасборо. А ее существование скорее похоже на театр теней, чем на действительность. Недовольная собой, она облокотилась на парапет над Темзой, следя за поднимающимся приливом. Верит ли она в бога? В каком-то смысле - да. Но в каком? Ей припомнилась фраза из дневника Хьюберта: "Всякий, кто верит, что попадет на небо, находится в куда более счастливом положении, чем я. Ведь ему сулят посмертную пенсию". Разве религия - это вера в загробное вознаграждение? Если так - какая пошлость! Надо верить в добро ради самого добра, потому что добро прекрасно, как цветок, как звездная ночь, как музыка. Дядя Хилери делает свое трудное дело, ибо просто не может иначе. А он верит в бога? Надо его спросить. У самого ее уха раздался голос: