Последняя глава (Книга 1)

Голсуорси Джон

– Я собираюсь переехать к ней.

– Молодчина! А что, этот капитан Ферз не опасен?

– Мы еще не знаем.

Он сунул руку в задний карман и вытащил крошечный револьвер.

– Положите эту штуку в сумочку. Самый маленький револьвер на свете. Я купил его специально для Англии, - ведь у вас не принято ходить с оружием.

Динни рассмеялась.

– Спасибо, профессор, но у меня он непременно выстрелит совсем некстати. И даже в случае опасности было бы нечестно им воспользоваться.

– Верно! Мне это не пришло в голову. Но это верно, Человек, которого постигло такое несчастье, имеет право на сочувствие. Но мне не нравится, что вы будете подвергать себя опасности.

Помня наставления Флер, Динни храбро спросила:

–

Почему?

– Потому, что вы мне очень дороги.

– Это так мило с вашей стороны; но должна вас предупредить, профессор, что на брачной бирже я не котируюсь.

– Всякая женщина котируется, пока не вышла замуж.

– Кое-кто полагает, что она только тогда и начинает котироваться.

– Знаете, - серьезно сказал Халлорсен, - лично я не признаю измен. Я стою за честную игру в отношениях между мужчиной и женщиной, как и во всем остальном.

– От души желаю вам найти честного партнера.

Он выпрямился во весь рост.

– Я его уже нашел. Имею честь просить вашей руки, и, пожалуйста, не говорите сразу "нет".

– Если вы стоите за честную игру, профессор, я должна сказать - "нет".

Она увидела, как его голубые глаза затуманились, точно от боли, и ей стало его жаль. Он подошел к ней поближе, возвышаясь над ней, как гора, - ее даже дрожь пробрала.

– Вас смущает, что я американец?

– Я сама не знаю, что меня смущает.

– Может, вы все еще на меня сердитесь из-за брата?

– Не знаю.

– Но вы мне позволите надеяться?

– Нет. Поверьте, я польщена и благодарна. Но... нет.

– Простите, вы любите другого?

Динни покачала головой.

Халлорсен замер, на лице его было написано недоумение, потом оно прояснилось.

– Наверно, я вас еще не заслужил, - сказал он.
– Мне надо вас заслужить.

– Я этого не стою. Просто я к вам ничего не чувствую.

– У меня чистые руки и чистое сердце.

– Не сомневаюсь; я восхищаюсь вами, профессор, но я никогда вас не полюблю.

Халлорсен отступил, словно не доверяя своей выдержке, и отвесил ей глубокий поклон. Во всем его облике было столько благородства, что она невольно им залюбовалась. Наступило долгое молчание.

– Ну что ж, слезами горю не поможешь, - сказал он наконец, располагайте мною, как вам будет угодно. Я ваш покорный слуга.
– И, круто повернувшись, вышел.

Внизу хлопнула дверь, и Динни почувствовала комок в горле. Ей было больно оттого, что она причинила ему боль, но она испытывала и облегчение такое, какое испытываешь, когда тебе перестает угрожать что-то огромное, стихийное, первобытное. Динни постояла перед зеркалом, злясь на себя, словно она только сейчас обнаружила, какие у нее чувствительные нервы. Как мог большой, красивый, пышущий здоровьем человек полюбить это существо с рыбьей кровью, эту спичку, которую она видела сейчас в зеркале? Да ведь он может убить ее одним щелчком. Не это ли ее и оттолкнуло? Своим ростом, своей силой, своим румянцем и звучным голосом он как бы олицетворял безбрежный простор его прерий. Смешно, глупо, может быть, но это и в самом деле ее отталкивало. Ее место здесь, в ее мире, а совсем не среди таких, как он. Если поставить их рядом, они будут выглядеть просто смехотворно. Она все еще стояла, невесело улыбаясь, перед зеркалом, когда приехал Адриан.

Динни порывисто повернулась к нему. Трудно было представить себе больший контраст с недавним посетителем. Она поглядела на этого совсем не цветущего, немолодого, умного, мягкого и глубоко встревоженного человека - и сразу как-то успокоилась. Динни поцеловала его.

– Я переезжаю к Диане и хотела перед этим тебя повидать.

– Ты в самом деле туда едешь?

– Да. Ты, наверно, не обедал и чаю не пил...
– Она позвонила.
– Кокер, принесите мистеру Адриану...

– Пожалуйста, коньяку с содовой, Кокер.

– Теперь рассказывай, дядя, - сказала она, когда он проглотил коньяк.

– Боюсь, Динни, что на них не очень-то можно положиться. По их мнению, Ферзу

лучше вернуться в клинику. Но я не пойму, зачем это нужно, пока он ведет себя нормально. Они отрицают возможность его выздоровления, но не могут припомнить у него ни одного ненормального поступка за последние недели. Я разыскал его служителя и расспросил его. По-моему, это порядочный человек; он мне сказал, что в данный момент Ферз так же здоров, как он сам. Но беда в том, что Ферз однажды уже поправился - он был здоров три недели, а потом все началось снова. Этот парень считает, что если что-нибудь выведет Ферза из равновесия, - например, если ему будут перечить, - он заболеет опять, и, может быть, еще хуже. Просто ужас.

– А он не буйный, когда у него приступ?

– Буйный, но это какое-то мрачное буйство, направленное больше против себя, чем против других.

– А они не попробуют взять его обратно силой?

– Не имеют права. Он пошел к ним добровольно; я тебе говорил, что официально он сумасшедшим не признан. Как Диана?

– Вид у нее усталый, но красива, как всегда. Говорит, что пойдет на все, чтобы ему помочь.

Адриан кивнул.

– Это на нее похоже; редкого мужества человек. И ты тоже, дорогая. Мне гораздо легче от сознания, что ты будешь с нею. Хилери готов взять к себе ее и детей, если она захочет, но, судя по твоим словам, она на это не пойдет.

– Пока нет.

Адриан вздохнул.

– Что ж, подождем.

– Ах, дядя, - сказала Динни, - мне так тебя жаль.

– Дорогая, кому нужна пятая спица в колеснице, - лишь бы колесница была цела. Не буду тебя задерживать. Ты всегда застанешь меня либо в музее, либо дома. До свидания и спасибо! Передай Диане привет и все, что я тебе рассказал.

Динни поцеловала его еще раз, взяла вещи и отправилась на Окли-стрит.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

У Бобби Феррара было непроницаемое лицо. Казалось, ничто не может поколебать этого олимпийского спокойствия. Иными словами, он был идеальным чиновником - таким идеальным, что министерство иностранных дел явно не могло бы без него существовать. Министры приходили и уходили, а Бобби Феррар вежливый, безмятежный, сверкавший белозубой улыбкой, - оставался. Никто не знал, есть ли у него за душой хоть что-нибудь, кроме бесконечного множества секретов. Возраста он был самого неопределенного; коротенький, приземистый, с низким бархатным голосом, он был сама невозмутимость. В темном костюме в едва заметную светлую полоску, с цветком в петлице, он пребывал в большой приемной, которая была почти пуста, если не считать посетителей, желавших видеть министра иностранных дел и видевших вместо него Бобби Феррара. По сути дела, это был буфер - безупречный буфер. Он имел свою слабость криминалистику. Ни одно сколько-нибудь громкое дело об убийстве не слушалось без Бобби Феррара - он всегда появлялся на своем постоянном месте в суде хотя бы на полчаса. Он переплетал и хранил отчеты об этих процессах. Пожалуй, наилучшей характеристикой его деловых качеств, каковы бы эти качества ни были, служило то, что никто его ни разу не попрекнул знакомством почти с целым светом. Люди обращались к Бобби Феррару, а не он к ним. Но почему? Что сделал он такого, что все звали его уменьшительным именем "Бобби"? У него даже не было титула, он был просто сыном новоиспеченного лорда. Бобби бывал повсюду - любезный, загадочный, настоящий светский лев. Он сам, его цветок в петлице и легкая улыбка мешали Уайтхоллу {Так называют в Англии правительственный аппарат - по названию улицы, где находятся важнейшие министерства, в том числе министерство иностранных дел.} окончательно превратиться в бездушную машину. Он служил там еще до войны, откуда его, по слухам, вернули как раз вовремя, чтобы он успел помешать правительственным учреждениям утратить свой традиционный дух, и спас Англию от самой себя. Пока его крепко сбитая, спокойная, невозмутимая персона с неизменным цветком в петлице ежедневно шествовала мимо этих слинявших, внушительного вида зданий, Англия не могла стать голодной, сварливой каргой, в которую война пыталась ее превратить.