Последняя глава (Книга 1)
Шрифт:
– Ну да, я знаю, что ты скажешь. Знаю я и твои рыцарские чувства, и что ты хочешь сделать меня несчастной для моего собственного блага, и что подумает отец... и так далее, и тому подобное. Я была у твоего дяди Хилери. Он согласен нас обвенчать, а он - священник и человек с большим жизненным опытом. Давай расскажем ему, что произошло, и, если после этого он не откажется от своего обещания, мы обвенчаемся. Пойдем к нему завтра же утром вместе.
– Но...
– Никаких "но"! Ему ты можешь верить: по-моему, он настоящий человек.
– Верно, - сказал Хьюберт, - он человек, каких мало.
– Вот и хорошо; значит, договорились. Теперь можешь
Джин снова заняла свое место у него на коленях, и, если бы не ее тонкий слух, Динни застала бы их в такой позе, но когда Динни открыла дверь, Джин уже разглядывала "Белую обезьяну" на стене, а Хьюберт вынимал портсигар.
– Какая замечательная обезьяна, - сказала Джин.
– Мы поженимся, Динни, несмотря на всю эту ерунду, если только ваш дядя Хилери не передумает. Хочешь, поедем к нему с нами завтра утром?
Динни взглянула на брата; Хьюберт поднялся с кресла.
– Безнадежно, - сказал он.
– Ничего не могу с ней поделать.
– А без нее и подавно. Ты только подумай, Динни! Он воображает, что, если дело будет плохо и его вышлют, я с ним не поеду! Мужчины просто младенцы! А ты что скажешь?
– Я рада за вас.
– Не забудь, Джин, - сказал Хьюберт, - все зависит от дяди Хилери.
– Да. Он человек практичный, и, как он скажет, так и будет. Зайди за нами завтра в десять. Отвернись, Динни. Я его разок поцелую, а потом ему пора идти.
Динни отвернулась.
– Пошли, - сказала Джин.
Они спустились вниз, и вскоре девушки отправились спать. Комнаты их были рядом и обставлены с присущим Флер вкусом. Они немного поболтали, поцеловались и разошлись.
Динни раздевалась не спеша. В окнах домов, выходивших на тихую площадь, где жили большей частью члены парламента, разъехавшиеся сейчас на каникулы, светилось мало огней; ни малейшее дуновение ветерка не шевелило темные ветви деревьев; воздух, струившийся в открытое окно, был так не похож на душистый воздух деревенской ночи, а глухой гул города не давал Динни успокоиться после всех треволнений этого долгого дня.
"Я бы не могла жить с Джин, - думала она и тут же добавила, справедливости ради, - но Хьюберт сможет. Ему именно это и нужно". И она невесело улыбнулась, почувствовав обиду. Да, ее вытеснили из сердца брата. Она легла в постель, но долго не могла заснуть, думая о страхах и отчаянии Адриана, о Диане и этом бедняге: ее муже, который тоскует по ней, отстранен от нее, отлучен от всех на свете. В темноте она видела его горящие, беспокойные глаза, глаза человека, томящегося по дому и покою, лишенного и того и другого. Она натянула на голову одеяло и, чтобы поскорее уснуть, снова и снова твердила детский стишок:
До чего же ты упряма, Мери,
Как твой садик у тебя цветет.
Новые игрушки, белые ракушки.
Милая девчушка рядышком растет.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Если бы вы заглянули в душу Хилери Черрела, священника прихода святого Августина-в-Лугах, и проникли в ее тайники, скрытые под покровом его речей и поступков, вы бы обнаружили, что он далеко не убежден, будто его благочестивая деятельность приносит кому-нибудь пользу. Но привычка "служить" вошла в его плоть и кровь, - как служат все те, кто ведет и направляет других людей. Возьмите на прогулку молодого сеттера, даже необученного, - и он сразу станет искать след; а далматский дог с первого же дня побежит рядом с лошадью. Так и Хилери - потомок тех, кто целыми поколениями командовал в армии и на флоте, - впитал с молоком матери потребность целиком
Наутро после возвращения Ферза Хилери уже успел просмотреть свою обширную корреспонденцию, когда в его более чем скромный кабинет вошел Адриан. Из всех многочисленных друзей и близких Адриана один Хилери по-настоящему понимал состояние брата и сочувствовал ему. Между ними было всего два года разницы, в детстве они росли закадычными друзьями; оба были альпинистами и привыкли в предвоенные годы вместе брать опасные подъемы и еще более опасные спуски; оба побывали на войне: Хилери - полковым священником во Франции, Адриан, владевший арабским языком, - офицером связи на Востоке; к тому же характеры у них были совершенно несхожие, что всегда укрепляет дружбу. Им незачем было изливать друг другу душу, и они сразу же перешли к обсуждению практической стороны дела.
– Что нового сегодня?
– спросил Хилери.
– Динни говорит, все как будто спокойно. Но он живет с ней под одной крышей и рано или поздно потеряет самообладание. Пока ему достаточно сознавать, что он дома и на свободе, но это вряд ли протянется больше недели. Я сейчас поеду в клинику, но они, должно быть, знают не больше нашего,
– Прости меня, старина, но полезнее всего ему была бы нормальная жизнь с ней.
Лицо Адриана передернулось.
– Это свыше человеческих сил, Хилери. Самая мысль о близости с ним чудовищна. На это не пойдет ни одна женщина.
– Если только бедняга не останется в здравом уме.
– Решать тут не тебе, и не мне, и не ему, - решать может только она; нельзя требовать от нее невыполнимого. Не забудь, сколько ей пришлось перенести, пока его не поместили в клинику. Его нужно убрать из дома.
– Куда проще поискать другое пристанище для нее.
– Кто его даст, кроме меня, а это сразу же опять сведет его с ума.
– Если она готова мириться с неудобствами, мы можем ее устроить у себя, - сказал Хилери.
– А дети?
– Мы могли бы потесниться. Но одиночество и безделье не помогут ему сохранить здоровую психику. А работать он может?
– Не думаю. Четыре года в сумасшедшем доме доконают кого угодно. Да и кто даст ему работу? Эх, если б я мог убедить его переехать ко мне!
– Динни и та другая девушка сказали, что он выглядит и говорит вполне нормально.
– Да, внешне это так. Может быть, в клинике что-нибудь посоветуют.
Хилери взял брата под руку.
– Как это ужасно для тебя, старина! Но держу пари, - все обойдется. Я поговорю с Мэй; поезжай в клинику, посоветуйся там, и если ты потом решишь, что Диане лучше переселиться к нам, предложи ей это.