Последняя глава (Книга 3)
Шрифт:
– Но у нее ведь нет никаких серьезных забот.
– Если не считать мужа, троих детей, нескольких внуков, двух хозяйств, трех собак, нескольких бестолковых садовников, отсутствия денег и двух страстей: одной - выдавать всех замуж и женить, а другой - вышивать по канве. Кроме того, она изо всех сил старается не располнеть.
– Ну, она выглядит очень хорошо. Что ты посоветуешь мне делать с этими вихрами, вот тут, Динни? С ними прямо наказание! Подстричь их, что ли, опять?
– Пускай пока растут. Мы не знаем, какая будет мода, - может быть,
– Для чего, по-твоему, женщины следят за собой? Чтобы нравиться мужчинам?
– Конечно, нет.
– Значит, чтобы вызывать друг у друга зависть?
– Больше всего - чтобы не отстать от моды. Во всем, что касается наружности, - женщины прямо какие-то овцы.
– А в области морали?
– Разве у нас есть мораль? Во всяком случае, это мораль, созданная мужчинами. Природа дала нам только чувства.
– У меня нет чувств.
– Ты в этом уверена?
Клер рассмеялась.
– По крайней мере сейчас.
Она надела платье и уступила Динни место перед зеркалом.
Священник, паства которого живет в городских трущобах, ужинает в гостях не для того, чтобы наблюдать человеческую природу. Он ест. Хилери Черрел провел большую часть дня, а также время, предназначенное для еды, выслушивая жалобы своих прихожан, не делавших запасов на завтра, потому что им не хватало их на сегодня, и теперь поглощал стоявшие перед ним вкусные блюда с большим воодушевлением. Если даже ему стало известно, что молодая женщина, которую он обвенчал с Джерри Корвеном, порвала брачные узы, он и виду не подал, что знает об этом. Он сидел рядом с ней, однако ни разу не коснулся ее семейной жизни и рассуждал только о выборах, французском искусстве, лесных волках в зоологическом саду Уилснейд и новой системе постройки школ, с разборной крышей, при которой можно заниматься на воздухе, в зависимости от погоды. По его длинному лицу, морщинистому, задумчивому и доброму, иногда скользила улыбка, как будто он что-то вспоминал или обдумывал, но молчал об этом, и только изредка он поглядывал на Динни, словно хотел сказать: "Вот подожди, мы с тобой потолкуем".
Все же потолковать так и не удалось, так как его вызвали по телефону к умирающему, и ему пришлось уйти, даже не допив свой стакан портвейна. Миссис Хилери последовала за ним.
Обе сестры сели с дядей и теткой за бридж и в одиннадцать часов поднялись к себе.
– Ты знаешь, что сегодня одиннадцатое ноября - годовщина перемирия? сказала Клер, выходя из комнаты.
– Да.
– Я ехала в автобусе в одиннадцать часов утра и вдруг заметила, что у двух-трех людей какое-то странное выражение лица. Но что мы могли в те дни переживать? Когда война кончилась, мне было всего десять лет.
– А я помню перемирие, - сказала Динни, - оттого что мама плакала. У нас в Кондафорде жил дядя Хилери. И он произнес проповедь на тему: "Служат и те, кто стоит и ждет".
– Все служат только тогда, когда они что-нибудь за это получают.
– Многие всю жизнь заняты очень тяжелой работой и получают гроши.
– Что
– А почему они это делают?
– Динни, знаешь, мне иногда кажется, что ты кончишь религией. Если только не выйдешь замуж.
– "Офелия, ступай в монастырь!"
– На самом деле, дружок, мне хотелось бы видеть в тебе побольше от нашей праматери - соблазнительницы Евы. Тебе следовало бы стать матерью.
– Да, если врачи найдут способ иметь детей без всего, что этому предшествует.
– Ты пропадаешь даром, детка. Стоит тебе только пальчиком пошевелить, и Дорнфорд упадет перед тобой на колени. Разве он тебе не нравится?
– Самый приятный человек из всех, кого я видела за последнее время.
– "Холодно пробормотала она, направляясь к двери". Поцелуй меня.
– Я надеюсь, дорогая, что все уладится, - сказала Динни.
– Не буду молиться за тебя, хотя вид у меня и унылый, но буду мечтать, что и твоя мятущаяся душа обретет покой и счастье.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Крум вторично встретился с прошлым Англии в Друри-Лейн. Для трех остальных приглашенных на обед Дорнфордом это посещение было первым, и не случайно тот, кто взял билеты, устроил так, чтобы они сидели по двое: Тони и Клер - в середине десятого ряда, а Дорнфорд и Динни - в конце третьего.
– О чем вы думаете, мисс Черрел?
– Я думаю о том, насколько английские лица изменились с тысяча девятисотого года.
– Все дело в волосах. Лица на картинах, написанных сто - полтораста лет тому назад, гораздо больше похожи на современные.
– Свисающие усы и шиньоны меняют выражение лица. Но было ли у них выражение?
– Вы считаете, что у людей викторианской эпохи были менее выразительные лица?
– Нет, едва ли, но они умели носить маску. А взгляните на их одежду: сюртук, высокие воротнички, шейные платки, турнюры, высокие башмаки на пуговицах.
– Да, ноги у них были выразительные, а шеи нет.
– Женскую шею я вам уступаю. А их обстановка: огромные буфеты, кисти, фестоны, бахрома, канделябры... Нет, они, несомненно, играли в прятки со своей душой, мистер Дорнфорд.
– А время от времени она все-таки выглядывала, как маленький принц Эдуард, когда он разделся под обеденным столом королевы матери в Виндзоре.
– Это было самое замечательное из всего, что он сделал за всю свою жизнь.
– Не знаю. Та же реставрация, только в более мягкой форме. При нем открылись какие-то широкие шлюзы...
– Но он уехал, Клер?
– Да, уехал, уехал... Вы только посмотрите на Дорнфорда: окончательно влюблен. Я ужасно хотела бы, чтобы она тоже им увлеклась.
– А почему бы ей не увлечься?
– Милый юноша, у Динни была очень трагическая история. И она до сих пор еще от нее не оправилась.
– Лучшей свояченицы я бы не желал.
– А вы бы очень этого хотели?
– Господи! Ну конечно! Еще как!
– А какого вы мнения о Дорнфорде, Тони?
– Очень приятный человек, и совсем не сухарь.