Последняя глава (Книга 3)

Голсуорси Джон

– Ты меня звал, папа? Однако первым заговорил Корвен.

– Прошу вас, сэр, - обратился он к генералу. Морщинистое лицо генерала выражало печаль и досаду. Он сделал над собой усилие.

– Мы выяснили, Клер... Джерри допускает, что ты во многом права, но он дал мне слово, что больше не будет тебя оскорблять. Попробуй стать на его точку зрения. Джерри говорит, - и я думаю, он прав, - что это даже не столько в его интересах, сколько в твоих. Теперь на брак смотрят не так, как в старину, но ведь вы оба в конце концов дали обет... и даже не говоря об этом...

– Да, - отозвалась Клер.

Генерал покрутил одной рукой усы, а другую засунул глубоко в карман.

–

Подумай, что ждет вас обоих? Развестись вы не можете: тут и твое имя, и его положение, да и потом - прошло всего полтора года... Что же вы будете делать? Жить врозь? Это плохо и для тебя и для него.

– И все-таки честнее, чем жить вместе.

Генерал взглянул на ее решительное лицо.

– Ты говоришь так сейчас, но мы оба опытнее тебя.

– Рано или поздно это выплыло бы наружу... Ты хочешь, чтобы я уехала с ним?

У генерала вид был совсем несчастный.

– Ты знаешь, детка, что я хочу только твоего блага.

– А Джерри убедил тебя, что для меня благо именно в этом... Нет, это самое худшее, что только может быть. Я не поеду, папочка, и не уговаривай меня.

Генерал посмотрел на нее, на зятя, пожал плечами и стал набивать трубку.

Глаза Джерри Корвена, переходившие с одного лица на другое, сузились и остановились на лице Клер. Долго смотрели они друг на друга, и ни один не отвел взгляда.

– Прекрасно, - сказал наконец Корвен.
– Я поступлю по своему усмотрению. До свидания, генерал! До свидания, Клер!

И, круто повернувшись на каблуках, вышел.

В наступившей тишине отчетливо донесся шум отъезжавшего автомобиля. Генерал мрачно курил и смотрел в сторону. Клер подошла к окну. Темнело. Теперь, когда кризис миновал, у нее совсем не осталось сил.

– Желал бы я, - раздался голос генерала, - понять хоть что-нибудь во всей этой истории.

Клер отозвалась, не отходя от окна:

– Он сказал тебе, папа, что испробовал на мне мой же хлыст для верховой езды?

– Что?!
– воскликнул генерал.

Клер повернулась к нему.

– Да.

– На тебе?

– Да. Я ушла, конечно, не только из-за этого, но это было последней каплей... Прости, что я делаю тебе больно, папа.

– Господи!

Клер вдруг поняла: конкретный факт! Мужчинам всегда нужны конкретные факты.

– Мерзавец!
– произнес генерал.
– Мерзавец! Он сказал, что на днях провел с тобой целый вечер. Это правда?

Щеки Клер медленно залил румянец.

– Он, попросту говоря, насильно вломился ко мне.

– Мерзавец!
– повторил генерал.

Оставшись одна, Клер с горечью подумала о том, как изменилось отношение отца, когда он узнал о хлысте. Генерал воспринял это как личное оскорбление, - оскорбление, нанесенное его собственной плоти и крови. Случись то же самое с дочерью другого человека, это, вероятно, не затронуло бы его; она вспомнила, что он даже одобрил ее брата, когда тот избил погонщика мулов, и это навлекло потом на них всех множество неприятностей. Как мало в людях непредвзятости, как легко они поддаются личным чувствам! А эти чувства и их оценки определяются их собственными предрассудками. Что ж, самое трудное для нее миновало, родители теперь на ее стороне, и она уж постарается, чтобы Джерри больше с ней наедине не оставался. Она вспомнила его долгий взгляд. Он обычно умел мириться с проигрышем, так как никогда не считал игру законченной. Его захватывала жизнь в целом, а не отдельные детали. Он пытался оседлать жизнь, она его сбрасывала; он вставал, ехал дальше; если наталкивался на препятствие, то преодолевал его, прорывался через него, получая царапины, как их получает каждый в своей повседневной

работе. Он загипнотизировал Клер, связал по рукам и ногам. Она очнулась от гипноза и теперь не понимала, как могла ему поддаться. Что он теперь предпримет? Одно можно сказать с уверенностью: он постарается выйти сухим из воды.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Когда смотришь на Темпл, на его ровный зеленый дерн, стройные деревья, каменные дома и зобатых голубей, испытываешь восхищение, которое, однако, сейчас же проходит при мысли о бесконечных пачках документов, перевязанных ярко-розовой тесьмой, о бесчисленных клерках, которые сидят в маленьких комнатках и бьют баклуши в ожидании стряпчих, и о переплетенных в кожу толстенных томах с отчетами о судебных процессах, разобранных столь детально, что человек легкомысленный при виде них начинает вздыхать и подумывать о кафе "Ройяль". Кто станет отрицать, что здесь человеческое сознание находит пристанище in excelsis {Паря в небесах (лат.).}, а человеческое тело - в креслах? Кто станет отрицать, что люди, входящие сюда, оставляют дух человечности за дверью, словно башмаки у входа в мечеть? Дух человечности не допускается сюда даже на "торжественные обеды", так как закон не должен "распускать нюни"; и, в виде предупреждения, на пригласительных билетах указывается, что гости должны являться "при орденах". В те редкие, осенние утра, когда светит солнце, обитатель Темпла, окна комнат которого выходят на восток, быть может, и почувствует то замирание сердца, какое мы испытываем, стоя на вершине горы или слушая симфонию Брамса, или при виде первых весенних нарциссов; но, вспомнив, где он находится, он поспешно обратится к делу: Коллистер versus {Против (лат.).} Дэвердей, посредник Попдик.

И все же, светило солнце или не светило, Дорнфорду, человеку уже не очень молодому, чудилось, будто он сидит на низкой ограде, согретый первым весенним теплом, и жизнь в образе женщины с картины Боттичелли идет к нему по аллее плодового сада, среди апельсиновых деревьев и весенних цветов. Короче говоря, он был влюблен в Динни. Каждое утро, когда Клер приходила работать, ему хотелось не диктовать ей сухие парламентские бумаги, а завести разговор о ее сестре. Но, как человек, владеющий собой и, кроме того, не лишенный чувства юмора, он подчинялся требованиям, налагаемым его положением, и ограничился тем, что однажды пригласил Клер и се сестру пообедать с ним в субботу.

– Здесь или в кафе "Ройяль"?
– спросил он Клер.

– Здесь было бы оригинальнее.

– А вы не хотели бы пригласить кого-нибудь из ваших друзей в качестве четвертого?

– Почему же не вы сами, мистер Дорнфорд?

– Может быть, вы хотели бы позвать определенного человека?

– Что ж, можно позвать Тони Крума, он был вместе со мной на пароходе. Славный мальчик.

– Прекрасно! Значит, в субботу. Вы передадите вашей сестре?

Клер не сказала ему: "Динни, вероятно, здесь сама", хотя Динни действительно стояла за дверью. Всю эту неделю она каждый вечер в половине седьмого заходила за Клер и провожала ее до Мелтон-Мьюз. Клер еще могли угрожать всякие случайности, и Динни старалась ее от них оградить.

Узнав о приглашении, Динни сказала:

– Когда я ушла от тебя в тот вечер, я столкнулась с Тони Крумом, и мы вместе дошли до Маунт-стрит.

– Ты не говорила ему, что Джерри был у меня?

– Конечно, нет!

– Ему и так очень тяжело. Он по-настоящему славный мальчик, Динни.

– Я тоже так думаю, и мне очень хотелось бы, чтобы он уехал из Лондона.

Клер улыбнулась.

– Что ж, долго он здесь не пробудет; он поступает на конный завод мистера Маскема в Беблок-Хайте.