Последняя инстанция
Шрифт:
— Вы не против, если я буду присутствовать?
Я-то против. Очень даже против. Только возражения сейчас неуместны: она здесь, она специалист в своем деле, и с моей стороны будет непростительной грубостью предполагать, что эта женщина недостаточно знакома с профессиональной этикой, а то и вовсе напрямую выказывать ей свое недоверие. Захожу в соседний кабинет за лабораторным халатом.
— Полагаю, на данном этапе его ориентация нам неизвестна. Был ли он гомосексуалистом? Насколько я понимаю, в этот район они не часто заглядывают? — расспрашиваю Марино на выходе из конференц-зала. — А мужчины-проститутки в Мосби-Корт, случайно, не
— Кстати, он и впрямь на «голубого» смахивает, — отвечает Марино. — Один коп мне обмолвился, мол, парень хорош, накачанный такой, крепенький. Серьга в ухе. Хотя сам-то я покойника не видел, говорю же.
— Да, вам определенно надо вручить первую премию за стереотипное мышление, — обращает на себя внимание Бергер. — А я-то еще своих парней ругаю.
— Вот как? Что же за парни у вас такие? — Марино на волосок от того, чтобы нахамить.
— Моя команда, — смело, с вызовом говорит она. — Следственная группа.
— Даже так? У вас собственная группа в нью-йоркской полиции? Вы только поглядите. Большая?
— Около пятидесяти человек.
— И все работают на вашу прокуратуру? — Голос выдает его с головой: Марино в бешенстве.
— Да. — Гостья так запросто это сообщает, никакой снисходительности, никакого самолюбования, просто констатация факта.
Марино ее обгоняет и походя бросает через плечо:
— Ух ты, как серьезно-то все.
Работники из похоронного бюро уже стоят в кабинете, болтают с Арнольдом. Завидев меня, он меняется в лице, словно его застали за неким непозволительным занятием. Что поделать, таков наш Арнольд, тихое застенчивое существо. Я сравниваю его с мотыльком, который меняет окраску, подстраиваясь под окружающую среду. У этого человека мертвецки серый цвет лица. Красные глаза вечно слезятся — он хронический аллергик.
Второго за сегодняшний день Джона Доу уже откатили на середину коридора. Труп в мешке бордового цвета, на котором выбито название службы ритуальных услуг «Братья Уиткин». Ну вот и фамилия этих парней. Конечно же, они и есть братья Уиткин.
— Я им займусь. — Значит, везти покойника в холодильник не потребуется.
— Как скажете, — с нервозной поспешностью соглашаются братья, точно я их обвиняю в чем-то непристойном.
— Прекрасно, надо с ним поработать, — говорю я и толкаю каталку сквозь пару стальных дверей. Выдаю посетителям бахилы и перчатки. Пару минут вожусь, так сказать, по хозяйству: заношу новое поступление в журнал прибытия, присваиваю ему порядковый номер, делаю снимки. От трупа пахнет мочой.
Аутопсический зал, состоящий из нескольких отсеков, блестит чистотой. Сегодня тут не встретишь обычных в рабочее время зрелищ и звуков, царят блаженная тишина и покой. За долгие годы я устала от беспрестанного шума: клацанья инструментов, визга пилы, плеска стекающей в стальные раковины воды. В морге бывает на удивление шумно. Мертвые порой умеют громко заявлять о себе. Судя по всему, и новый «клиент» легко в руки не дастся. Он совершенно окоченел и даже раздеть себя так запросто не позволит. Трудно будет разжать челюсти, чтобы взглянуть на зубы и язык. Расстегиваю молнию мешка, и в нос бьет запах урины. Подтягиваю поближе хирургическую лампу и пальпирую голову: переломов не прощупывается. На челюсти размазанные подтеки, куртка закапана спекшейся кровью — значит, когда началось кровотечение, он находился в вертикальном положении. Подсвечиваю ноздри.
—
Склоняюсь над телом с увеличительным стеклом, чтобы осмотреть ожоги. Бергер придвигается поближе, хочет понаблюдать. На обожженную кожу налипли какие-то волоски и грязь, в углах рта и на внутренней поверхности щек обнаруживаю трещинки и потертости. Закатываю рукава красной спортивной куртки трупа и осматриваю запястья. На коже явно выраженные отметины от пут. Расстегнув куртку, обнаруживаю два строго симметричных ожога: на пупке и на левом соске.
Бергер так близко склонилась, что касается моего халата рукавом.
— Не прохладно ли сейчас в костюмчике прогуливаться? Даже футболку не поддел, — обращаю внимание Марино. — Что в карманах, смотрели?
— Уж лучше подождать и здесь все проверить — вдруг что дельное уроним, — отвечает он.
Сую руку в карманы брюк, куртки — ничего. Стягиваю с трупа трико. Синие спортивные трусы пропитаны мочой; едкий запах аммиака ударяет в ноздри, и какая-то тревога возбуждает нервы: волосы по всему телу встали дыбом, как часовые. Я редко боюсь покойников, но этот меня напугал. Проверяю его кармашек на поясе и вынимаю металлический ключ с гравировкой «копию не делать» и надписью несмываемым маркером «233».
— От дома или номера в мотеле? Может, от сейфа? — вслух размышляю я, пряча ключ в прозрачный полиэтиленовый пакетик. Вдруг меня поражает параноидальная мысль. Детство мое прошло в Майами, и у нас номер почтового ящика был 233. Не скажу, что с тех пор этот номер приносит мне удачу, просто он всюду меня сопровождает: коды, комбинации на замках — я частенько пользуюсь привычной цифрой, поскольку никогда ее ни с чем не спутаю, а никто другой о ней попросту не догадается.
— Какие-то предположения о причине смерти? — спрашивает меня Бергер.
— Рановато делать выводы. А в единой базе отпечатков, надо полагать, нет? И Интерпол молчит? — спрашиваю Марино.
— На поверку пусто. Кем бы он ни был, в базе отпечатки отсутствуют. Интерполовцы тоже помалкивают, и радоваться пока нечему. Если бы что-то явное было, мы бы уже через час узнали, — отвечает он.
— Давай-ка снимем пальчики и при первой возможности отправим в базу данных. — Стараюсь скрыть волнение в голосе. Осматриваю через лупу ладони, тыльную сторону — не потеряем ли очевидные улики, пока будем снимать отпечатки. Остригаю ногти, прячу их в конверт, делаю надпись и отправляю на стол рядом с отчетом. Затем окунаю кончики пальцев покойника в чернила, и Марино помогает разобраться с ложкой. Снимаю отпечатки пальцев с обеих рук.
Бергер молча и любознательно следит за моей работой, точно согревая все вокруг своим вниманием. Прислушивается к каждому слову, наблюдает за каждым движением. Стараюсь особенно на нее не отвлекаться, хотя прекрасно осознаю, что меня контролируют, и где-то на дальних рубежах моего сознания отмечается факт, что женщина эта все оценивает. Укутываю тело простыней, застегиваю молнию на мешке и знаком подзываю к себе присутствующих. Отвожу каталку к холодильной камере у противоположной стены и открываю дверь из нержавейки. Запах смерти ударяет в нос мощной волной. Сегодня у нас «постояльцев» немного — в общей сложности шестеро. Проверяю ярлычки на молниях мешков, ищу Джона Доу из мотеля. Обнаружив, открываю его лицо и указываю Бергер на ожоги и ссадины в уголках рта и на запястьях.