Последняя инстанция
Шрифт:
В коридоре слышатся шаги Марино, и он входит с тремя стаканчиками горячего кофе. Ставит их на стол и подталкивает мне.
— Ваших предпочтений не знаю, так что получайте со сливками, — грубо обращается он к Бергер. — А я, с вашего позволения, заправлюсь по полной, с сахарком. Не собираюсь себя голодом морить.
— Насколько серьезно положение человека, которому в глаза попал формалин? — спрашивает меня Бергер.
— Смотря как быстро их промыть, — честно отвечаю я, будто рассуждаем мы теоретически и речь не идет о том, что я кого-то покалечила.
— Боль, должно быть, адская. Это кислота, ведь
— Если достаточно долго выдержать ткань в формалине или ввести ее шприцем, скажем при бальзамировании, — поясняю я, — тогда да, ткань твердеет, на бесконечно долгий срок сохраняя свои свойства.
Только вот не слишком-то Бергер интересует теория формалинизации. Вряд ли ее волнует и тяжесть нанесенных Шандонне увечий. Такое чувство, что сейчас для нее главное — как я отношусь к тому, что причинила ему боль и, наверное, сделалгаинвалидом. Она ничего не спрашивает: смотрит и примечает. Непростой у нее взгляд, осязающий, как пальцы хорошего хирурга, который ощупывает плоть в поисках аномалий или слабого места.
— Кто-нибудь знает, кого ему назначили в адвокаты? — напоминает о своем существовании Марино.
Бергер пригубила кофе.
— Вопрос на миллион.
— Значит, не имеете представления. — В словах Марино сквозит подозрительность.
— Очень даже имею. И знаю наверняка, что лично вас это не порадует.
— Ага, — произносит он. — Легко предугадать. Не было еще такого адвоката со стороны защиты, от которого я был бы без ума.
— Во всяком случае, это не ваша проблема, а моя. — Она снова ставит Марино на место.
Тут уже и я ощетинилась.
— Знаете что, — говорю, — я тоже не приветствую того, что Шандонне будут судить в Нью-Йорке.
— Прекрасно вас понимаю.
— Очень сомневаюсь.
— Мы тут кое-что обсудили с вашим дорогим мистером Райтером. Я могу в точности рассказать вам, как будет проходить суд над монсеньором Шандонне, если он останется в Виргинии. — Бергер говорит спокойно, со знанием дела и самую малость с издевкой. — Суд закроет глаза на то, что он выдавал себя за полицейского, а покушение на жизнь низведет до проникновения в жилище с преступными намерениями. — Она помедлила, наблюдая за моей реакцией. — Он ведь вас пальцем не тронул, вот в чем загвоздка.
— Было бы куда хуже, если бы тронул, — отвечаю я, стараясь демонстрировать пробуждающуюся неприязнь.
— Да, он, может, и занес молоток для удара, но фактически так вас и не коснулся. — Не сводит с меня глаз. — За что мы все ему очень признательны.
— Знаете, есть поговорка: почитают тебя только в гробу. — Беру чашку кофе.
— Райтер готов сильно расстараться, чтобы все обвинения вынести на единое слушание. К тому же вы кем себя видите на суде? Экспертом? Свидетелем? Или жертвой? Тут вопиющее противоречие. Вы либо будете выступать как судмедэксперт, и тогда нападение на вас вообще никто рассматривать не станет, либо будете фигурировать как уцелевшая жертва, и тогда по вашему делу будет свидетельствовать кто-то другой. А то и хуже. — Она умолкла для пущей значимости. — Райтер просто будет ссылаться на ваши отчеты. У него это, похоже, входит в привычку, насколько я наслышана.
— У этого клоуна поджилки дырявые, как носки, — говорит Марино. — А док права: нельзя Шандонне
— При условии, что доктора Скарпетту не дискредитируют как свидетеля. Знаете, капитан, шустрый защитник быстренько воду замутит: свидетель пребывает в стрессе и сторона заинтересованная.
— Да не важно, — говорит Марино. — Шандонне все равно здесь судить не будут. Я же не маленький. Быстренько его умыкнули, теперь засадят где-нибудь, и можно умничать сколько угодно, нас к суду и на пушечный выстрел не подпустят.
— А что он там натворил в Нью-Йорке, два года назад? — спрашиваю я. — Ты наслышан?
— Ха, — изрекает Марино, поражая своей осведомленностью. — Это отдельная история.
— Может ли статься, что у его семейки есть лапа и в моем любимом городе? — незатейливо предполагает Бергер.
— Да у них наверняка свой пентхаус, — кривится Марино.
— А в Ричмонде? — продолжает Бергер. — Ведь Ричмонд — перевалочный пункт у контрабандистов по трассе Нью-Йорк — Майами.
— Еще какой, — отвечает Марино. — Пока их хорошенько не прижали, Ричмонд они здорово обрабатывали. А теперь пойман с наркотой или оружием — получай срок в федералке. Впрочем, если группа и в Майами развернулась — а это нам доподлинно известно благодаря Люси, которая здорово там набедокурила, — и если у них есть связи с Нью-Йорком, тогда ничего удивительного, что товар и в Ричмонд когда-то заносило.
— «Заносило»? — вопрошает Бергер. — А может, и по сей день «заносит»?
— Думаю, Управлению по борьбе с контрабандой здесь еще порядком работы. Разгребать и разгребать, — говорю я.
— Ага, — хмыкает Марино.
Многозначительная пауза, которую нарушает Бергер:
— Ладно, раз уж вы сами об этом заговорили. — Судя по всему, она намерена поведать нечто, что мне придется не по вкусу. — Как видно, у АТФ появились проблемы. А заодно и у ФБР, И у французской полиции. Они намеревались под предлогом ареста Шандонне получить ордер на обыск семейного особняка. Надеялись найти там что-нибудь незаконное и прикрыть всю шарашку. Только вот есть одно «но»: непонятно, как привязать Шандонне к семье. Мы ничем не можем доказать его личность: ни паспорта, ни свидетельства о рождении, ни водительских прав — никаких свидетельств того, что этот нелепый человек вообще существует. Только ДНК — настолько сходная с ДНК найденного в вашем порту человека, что есть основания считать их родственниками. Вероятно, даже братьями. Однако присяжных это не убедит. Нужно нечто более осязаемое.
— А семейка, разумеется, ни за что на свете не признает оборотня своим отпрыском. — Марино ужасно картавит по-французски.
— Потому и записей о нем не существует ни в каких источниках. Как же, в семье могущественных Шандонне родился урод с волосатой задницей, маньяк и серийный убийца!
— Подождите-ка, — вклиниваюсь я. — Разве он не назвался при аресте? Откуда всплыло это имя, Жан-Батист Шандонне?
— Конечно, назвался. — Марино потирает лицо ладонями. — Эх, покажите ей видеопленку, — вдруг выпаливает он. Не представляю, что у них там за пленка, но Бергер отнюдь не рада, что про нее зашла речь. — Доктор имеет право знать, — добавляет капитан.