Последняя инстанция
Шрифт:
— Повышенное внутричерепное давление, — поясняю я. — Когда приходится задерживать дыхание, часто течет из носа кровь. Учитывая, что видимых повреждений мы не обнаружили, версия удачная.
— Вопрос в другом: его намеренно пытались убить? — сбит с толку Терри.
— Мало кто станет связывать человека и подвергать пыткам, чтобы потом отпустить на все четыре стороны, дабы жертва трепалась о случившемся направо и налево, — отвечаю я. — Пока воздержусь высказывать предположения относительно мотивов и метода. Подождем, что скажут токсикологи. — У меня загорелся недобрый огонек в глазах. Я взглянула на Марино. — Но можете смело считать это убийством, причем совершенным с особой жестокостью.
Позже утром мы еще раз обсудили этот
Контора расположилась в небольшом каркасном домике, затерявшемся среди чахлых сосен, которые устлали крышу и землю коричневыми шишками. За давно не стриженным кустарником перед домом проглядывают холодильники с газировкой и машины для льда. В листве валяются брошенные детьми велосипеды, а старинным качелям уже вряд ли можно доверять. Некрасивая собачка, помесь кого-то с кем-то, влачащая на себе тяжкую историю бесконечных пометов, поднимается на дряхлые ноги и смотрит на нас с перекошенного крыльца.
— Странно, мне казалось, нас должен встретить Стэнфилд. — Открываю дверь.
— Пойду разведаю, как там и что. — Марино вылезает из пикапа, внимательно разглядывая окрестности.
Из каминной трубы выползает тонкая струйка дыма, от ветра стелющаяся почти горизонтально; за окном перемигиваются кричащие рождественские гирлянды. Чувствую, за нами наблюдают. Заколебалась штора, где-то в доме зазвонил телефон. Мы ждем на крыльце, когда откроют. Собака понюхала мою ладонь и лизнула. Тут Марино решил-таки заявить о себе: мощно заколотил в дверь и заорал:
— Эй, кто-нибудь дома? — Отчаянно молотит кулаком. — Откройте, полиция!
— Иду, иду, — пропел нетерпеливый женский голос. Недружелюбное усталое лицо показалось в щелке приоткрытой двери: цепочка от воров все еще в замке и туго натянута.
— Миссис Киффин — это вы? — спрашивает Марино.
— А вы кто? — отвечает вопросом на вопрос.
— Капитан Марино, ричмондская полиция. Это доктор Скарпетта.
— А доктора зачем с собой привели? — Она нахмурилась и подняла на меня взгляд из своей темной щели. Какое-то шевеление у нее в ногах: из-за юбки выглянуло детское личико и хитровато, как гномик, улыбнулось. — Зак, марш в дом. — Маленькие голые ручки с грязными ногтями обвились вокруг маминой коленки. — Пошел! — Малыш отцепился и исчез.
— Нам понадобится осмотреть номер, в котором случился пожар, — говорит Марино. — Сюда должен был подъехать детектив Стэнфилд из округа Джеймс-Сити. Не видели его?
— Никаких полицейских с утра не показывалось. — Она хлопает дверью, раздается позвякивание дверной цепочки, дверь снова открывается — на этот раз широко, и хозяйка выходит на порог, попутно запихивая руки в рукава красной клетчатой куртки,
Бев Киффин лет сорок — сорок пять. Она хороша кричащей красотой, как официантка в придорожной забегаловке или круглосуточном кафе. Волосы у нее осветлены до предела и завиты, словно кудряшки на французском пуделе, на щеках глубокие ямочки, фигура полная, раздавшаяся. Похоже, женщина пробивная, точно постоянно на стреме и готова защищаться — так бывает у людей, которых сильно потрепала жизнь. И еще я бы сказала, дамочка себе на уме — ни одному ее слову не поверю.
— Мне здесь, знаете, проблемы не нужны, — поверяет нам хозяйка. — Вот еще забот недоставало. Так и едут, так и едут. Пялятся, а то и фотографируют. Спасения нет: утром, днем, даже ночью им не спится.
— О ком вы? — спрашивает Марино.
— Да просто народ всякий в машинах, притормозят у дорожки, смотрят. Некоторые вылезают побродить по окрестностям, разнюхивают что-то. Вот прошлой ночью меня шум разбудил: проехал кто-то. В два ночи-то.
Марино раскуривает сигарету. Мы идем вслед за Киффин по заросшей, тенистой от сосен дорожке, хлюпающей снежной грязью, мимо старых домов-автоприцепов, ржавеющих тут, как негодные к плаванию корабли. Возле столика для пикников раскиданы чьи-то пожитки, и с первого взгляда может показаться, будто кто-то из отдыхающих не потрудился за собой убрать перед отъездом. Однако при ближайшем рассмотрении в глаза бросаются совершенно необычные вещи: странное сочетание игрушек, кукол, книжек в мягкой обложке, простыней, двух подушек, одеяла и двойной детской коляски — все промокло и перепачкано в грязи. Да только не кажутся эти вещи бесполезными предметами, с которыми сознательно распрощались хозяева. Их будто случайно оставили на расправу всем ветрам. Повсюду разбросаны мелкие клочки от хрустящих оберток, которые я тут же связываю с прилипшим к обожженной спине первой жертвы фрагментом. Когда-то это было оберткой в синем, белом и ярко-оранжевом тонах, порванной на узкие полоски, словно ее теребили в руках, пытаясь успокоить нервы.
— Кто-то очень торопился съехать, — замечает Марино.
Киффин глядит на меня.
— Смылись, не заплатив за место? — предполагает полицейский.
— О нет. — Такое чувство, что она торопится поскорее увести нас к маленькому, кричаще оформленному административному зданию мотеля, проглядывающему сквозь деревья прямо по курсу. — Уплатили, как и положено, заранее. Здесь в палатке жила семейка с двумя малышами, да вдруг взяли да и припустили отсюда. И вещи почему-то побросали. Не понимаю. Ну, например, детская колясочка очень неплохая. А потом, само собой, все снегом завалило.
Внезапный порыв ветра взметнул в воздух цветные обрывки, как конфетти. Я подошла ближе и поддала ногой подушку, чтобы перевернуть ее. Присела на корточки, взглянуть поближе, и в нос ударил едкий кислый запах. На подушку налипли волосы — длинные, тонкие и очень бледные, почти совсем без пигмента. Сердце вдруг опустилось, будто рядом ударили в гулкий басовый барабан. Беру клочки обертки в руку, верчу в пальцах. Гибкий, податливый, но прочный материал — сразу не порвешь, если только не потянуть за рельефный запаянный шов. Тут попадаются и крупные куски. Ясно, от шоколадного батончика с арахисом и карамелью, «Пей-Дей» называется; даже читается адрес сайта «Хершис». И на одеяле тоже волосы: черные, короткие — как видно, паховые. И еще несколько длинных и бледных.