Последняя инстанция

Корнуэлл Патрисия

Подхожу к комоду взглянуть на Библию. Она открыта на шестой и седьмой главах Экклезиаста, страницы усыпаны сажей. Под Библией чисто, значит, так и лежала, когда разгорелся пожар. Вопрос — в каком положении она находилась, когда жертва въехала в номер, и вообще отсюда ли она, раз уж на то пошло? Глаза блуждают по строчкам и останавливаются на первой строфе седьмой главы: «Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти — дня рождения». Зачитываю вслух, чтобы слышал Марино. Поясняю, что этот раздел посвящен суетности и тщеславию.

— Вроде

как по случаю, тебе не кажется? — замечает он, но тут из коридора раздается скрип алюминия и с потоком морозного воздуха возвращается Киффин. Марино принимает у хозяйки забрызганную краской, погнутую лестницу и устанавливает ее. Взбирается и светит фонариком на болты.

— Черт бы побрал мои глаза. Пора очки новые заказывать, — жалуется он. Я стою рядом, придерживаю для него стремянку.

— Давай посмотрю, — предлагаю я.

— Прошу. — Пит спускается.

Достаю из ранца небольшое увеличительное стекло и поднимаюсь. Капитан протягивает мне фонарик, и я разглядываю болты. Волокон не видно. Если что и было, нам это собрать уже не посчастливится. Вся сложность в том, как взять один тип улик, не повредив другой, а тут, на болтах, по всей вероятности, присутствуют аж три разновидности: отпечатки пальцев, волокна тканей и отметины от инструмента. Если станем снимать сажу, чтобы добраться до отпечатков, есть риск уронить налипшие волокна соединения, которое, возможно, было пропущено через болты. Их мы тоже не можем открутить, не оставив своими инструментами новых отметин (если будем пользоваться, предположим, плоскогубцами). Самая большая проблема — случайно не уничтожить возможные отпечатки пальцев. На месте осматривать ничего нельзя, уж слишком темно и неудобно. И тут у меня появилась идея.

— Не подашь пару пакетиков? — прошу Марино. — И скотч.

Он протягивает мне два прозрачных полиэтиленовых пакета. Я надеваю каждый поверх болта и аккуратно заклеиваю верхушки липкой лентой, стараясь не касаться ни болтов, ни потолка. Потом спускаюсь, пока помощник возится со своим ящичком для инструментов.

— Поверьте, я и сам не рад, да придется, — говорит он Киффин, чей силуэт вырисовался у двери: стоит, руки в карманах греет. — Надо вырезать часть потолка.

— Теперь-то уж никакой разницы, — смиренно отмахивается она, а может, ей и вовсе безразлично. И добавляет: — Делайте что хотите.

Я все никак не пойму, почему огонь так и не разгорелся — подымило и перестало. В тупик зашла, не знаю, что и думать. Спрашиваю Киффин, какие были на постели белье и матрас.

— Ну, зеленые, — тут уж она села на своего конька. — Покрывало темно-зеленое, под цвет, каким двери выкрашены. А куда белье делось, ума не приложу. Белые были простыни-то.

— А из какого материала?

— Ну, покрывало однозначно из полиэстера.

Полиэстер настолько легко воспламеняется, что я даже завела себе специальный пунктик: никогда не надевать синтетику в полет. Не дай бог, самолет упадет и загорится, полиэстер на теле мне меньше

всего нужен. Уж лучше сразу бензином облиться. И если постель была заправлена таким покрывалом, вся комната вспыхнула бы ярким пламенем, и быстро.

— Где вы покупаете матрасы? — интересуюсь я.

Она колеблется.

— Хм, ну, — наконец подбирается к неприятной истине, — новые-то жуть как дорогие. По возможности покупаю пользованные.

— Где именно?

— Э-э, знаете, в Ричмонде пару лет назад тюрьма закрылась...

— На Спринг-стрит?

— Вот-вот, она самая. Только не подумайте, я не держу такого, на чем бы сама не стала спать, — защищает хозяйка свой выбор постельных принадлежностей. — Самое новье беру.

Теперь понятно, почему матрас тлел, да так и не загорелся. В больницах и тюрьмах постели пропитывают огнезащитными составами. И еще напрашивается вывод, что тот, кто устроил пожар, и не подозревал, будто пытается спалить матрас, обработанный специальной пламегасящей жидкостью. Здравый смысл подсказывает: этот человек не стал ждать, пока пламя разгорится, иначе бы знал, что огонь погас сам собой.

— Миссис Киффин, — говорю я, — а Библия у вас в каждой комнате?

— Единственное, что не воруют. — Она избегает прямого ответа, снова заговорив подозрительным голосом.

— Вы не знаете, почему эта Библия открыта на Экклезиасте?

— Ну уж я не хожу по номерам, чтобы Библии открывать. Просто оставляю на комоде. Я не открывала. — Она колеблется и все же заявляет: — Никак убили парня. А то с чего вдруг столько возни поднялось.

— Мы обязаны рассмотреть все версии, — замечает Марино, снова поднимаясь на стремянку с небольшой ножовкой, которая нередко помогает в схожих обстоятельствах, поскольку у нее твердые и неизогнутые зубья. Такая что хочешь вырежет, так сказать, «на месте» — хоть штукатурку распиливай, хоть плинтус, и трубу возьмет или, как в нашем случае, балку.

— Эх, тяжко в последнее время дела идут, — говорит миссис Киффин. — Все одна управляюсь: муж-то в разъездах.

— А чем занимается ваш супруг? — интересуюсь я.

— Баранку крутит, дальнобойщик в «Сухопутных перевозках».

Марино принимается выковыривать плитки из потолка, обступая те, куда вкручены рым-болты.

— Видимо, он дома редко появляется, — говорю я.

Ее нижняя губа еле заметно дрогнула, и во взгляде слезой блеснула обида.

— Еще убийства мне тут не хватало. Бог ты мой, тяжелехонько же теперь придется.

— Док, фонариком не подсветишь? — Марино нисколько не тронут столь внезапным требованием сочувствия.

— Убийство многим вред приносит. — Я направляю фонарик в потолок, здоровой рукой придерживая лестницу. — Печально, но факт, миссис Киффин.

Полицейский начинает пилить, на голову сыплется древесная пыль.

— У меня здесь еще никто не умирал, — снова плачется хозяйка. — Худшего для гостиницы и не придумаешь.