Последняя искра

Русс Алана

На сей раз без переглядок мы подошли к фигуре из тёмного камня.

У ног уменьшенной версии Сореса, сокрытых каменными складками из мориона или, быть может, обсидиана, была вмонтирована полукруглая чаша из матового, чуть подкопченого языками пламеня стекла. На дне уже лежали свёртки с монетками, цветы и перетянутые нитью трубочки-записки, которые в конце дня, должно быть, сжигают прямо здесь.

— Сюда класть подношения, — зачем-то указала Эдана зажатым в кулаке свёртком на чашу.

Я кивнула. Кажется, не я одна

чувствовала неловкость и растерянность.

К счастью, в эту самую секунду подошла тёмная дама в цветастом платке, повязанном поверх бёдер на манер местных модниц. Пробормотала что-то, поднесла свёрток к губам, а затем ко лбу. Поклонилась, опустила кулёк в чашу, развернулась и затопотала сандалиями по ступенькам, спеша прочь.

Недолго думая, мы с Эдой проделали то же самое, но уходить не спешили.

— Наверное, теперь нужно обратиться к Соресу, — покосилась Эдана на высокого эльфа, оставившего записку богу-покровителю Итаэру.

— Да, наверное, — тоже глянула я на темнокожего нимфу, склонившегося перед бирюзовой фигуркой Ириты.

Не говоря больше ни слова, мы с Эдой обе прикрыли глаза, но остаться наедине с Соресом не выходило. Тут и с собой-то наедине остаться та ещё проблема, как оказалось! Прихожане стучали башмаками по каменному полу, бормотали просьбы и бросали с глухим стуком свертки.

Постояв немного, я честно пыталась обратиться к Тёмному богу. Рассказывала мысленно, что со мной приключилось, и как я нуждаюсь в его помощи.

— Хоть совет дайте, хоть слово скажите, — прошептала я, открыв глаза и наблюдая, как тёмный, недобро скосившись на меня, кинул бумажный кулёк в ванну с подношениями.

— Это всё, на что я способна, — без особого энтузиазма протянула Эдана, тоже открыв глаза. — Возвращаемся?

Я расстроенно кивнула. Разочарование подъело былое волшебное настроение.

«Ну сколько можно? — думала я, отбивая дробь по каменному полу храма Ворта. — Прав Велор, Великие на ухо туговаты. А уж от Тьмы Первородной и вовсе добра ждать не следует.

Мы уже порядком отошли от храма, окунувшись в суету торговой части Эр-Аворт, как раздался старческий говорок.

— Милые девушки, сжальтесь, подайте хоть медную монету.

Голос по первости слабый, с каждым слогом крепчал и прорезал общий монотонный шум подобно грозовой молнии.

Я заозиралась, но кольцо воинов сжалось теснее, заслоняя Эдану и меня вместе с ней от толкотни. Толпа благоразумно обходила стороной живую капсулу, тележки катились, скрипели колёса и пахло острыми специями и прогретой на солнце пылью.

— Мне что и монету подать уже запрещено? — взвилась Эда, расставив руки, словно рассерженная птица крылья. — Да расступитесь же! Никуда я не сбегу, чтоб вам всем…

Пустынники на удивление беспрекословно отошли, а вот тёмные лишь на четверть шага отступили. И буравили взглядами, почему-то именно меня. Да так, что будь здоров.

Внутри

в ответ что-то дрогнуло, сорвалось с цепи, и мне до смерти захотелось оскалиться. Прямо как дикий зверь!

Я задержала дыхание и стиснула зубы, сдерживая порыв, как тошноту, часто-часто глотая. Старуха на соломенной подстилке у закрытой явно не первый день лавки с заколоченными окнами не то закашлялась, не то рассмеялась, наблюдая за перестановкой разгоняемых Эданой воинов.

Рогов у нищенки не было. Нимфой тоже она быть никак не могла, — кожа для стольких лет слишком светлая. Но определить её принадлежность к людскому племени, драконьему или тёмному у меня не выходило. Навыка ощущения магических движений не хватало.

— Вы, верно, жемчужины, раз вас берегут пуще ока, — трескучим голосом проговорила старуха, пристально глядя не то прямо на меня, не то на Акитара за моей спиной.

— Не жемчужины, — буркнула Эда, ковыряясь в кошеле, вышитом камешками и бусинами. — Скорее, несчастные невольницы.

— Так ли вы несчастны, как думаете на самом деле? — старуха засверкала мутными глазками, переняв серебряный гарто и приложив его ко лбу, низко склонилась, едва не упёршись носом в землю. — Вот спасибо, Жемчужина! И тебя храни Атайя, Изумрудная!

Я тоже дала старушке серебряник под недовольное сопение Акитара.

— За всё утро мне и медяка не кинули, — пожаловалась женщина, старательно пряча монеты за пазуху. — А тут сразу столько… Верно, боги смилостивились.

— Клянчишь целыми днями, потому и не дают, — буркнул один из рогатиков с нахальными голубыми глазищами. — Каждое утро тебя тут вижу, бабка!

Он так скривился, что готов был, кажется, сплюнуть от отвращения.

— А чего смотришь, раз не нравится? — кхекнула старуха. — Мне вот до тебя дела нет, я тебя и видеть не вижу. И за какие такие грехи вас, красавицы, обрекли на общество напыщенных индюков, не расскажете?

— Старая карга, да ты хоть знаешь, перед кем тут свои поганые речи… — возмутился было молодой пустынник, но замолчал под тяжёлыми взглядами седовласого рогача и Акитара.

Очевидно, кричать на каждом углу, что по улицам бродят будущая королева и целитель, не следовало.

— Идёмте, сиура, — склонил голову мой страж, но старуха, явно напав на золотую жилу, оживилась не на шутку.

Замахала сухонькими ручками, которые выглядели, будто кости кожей обтянутые.

— Говорю же, индюки! Лезут в разговор, рогами тычутся!

Эда не без язвительности хохотнула, косясь на стражей, а я что-то смеяться не спешила. По правде говоря, согласна была прислушаться к Акитару и уйти, но Эда уже заинтересованно глядела на нищенку.

— Ну? — наконец прекратила лютовать старуха и поёрзала на подстилке. — Вы мне добро сделали, значит и я, чем смогу, одарю. Так насколько вы несчастны, милые? Хотите знать?