Последняя история Мигела Торреша да Силва
Шрифт:
– Я этому не верю!
– Чему ты не веришь?
– Что вам ничего не приходит в голову.
– Что это тебе вздумалось? Возьми простые числа. Если они отличаются на два, то называются «близнецы», как, например, одиннадцать и тринадцать или сто один и сто три. Сколько всего существует «близнецов», до сих пор не знает никто. Есть еще и «тройня». До сих пор обнаружена только одна: три, пять и семь. А почему так? Ты же не думаешь всерьез, что у профессора математики нет никаких нерешенных задач с буквами, словами, числами и
– Вы всегда произносите «числа» и «слова» почти на одном дыхании. Но ведь их разделяют миры.
– Это потому, что ты не можешь соединить мир римских букв с миром арабских цифр. Посмотри-ка на евреев, у них одно связано с другим. Одни и те же графические знаки для чисел и для букв. «Алеф» – это и первая буква и число «один». «Бет» означает букву «Б» и число «два». Каждый графический знак – число и буква одновременно. Так в этом священном языке возникают слова, которые имеют определенное числовое значение. И ученые, изучающие письменность, выявляют между ними тонкое таинственное родство. Можно потратить всю жизнь на изучение этой связи. Твой чай остывает.
Мануэл храбро взял чашку и выпил чай.
Рибейро продолжал:
– Ты знаешь историю о змее в раю. Древнееврейское слово для обозначения змея имеет числовое значение триста пятьдесят восемь. Но это также и числовое значение древнееврейского слова, обозначающего «мессия». Впрочем, над этим следует еще подумать.
– Для моего духовника подобные мысли были бы ересью.
– Но это не так. Это был тот самый змей, который вызволил нас из состояния тупости и дал нам возможность различать добро и зло.
– Но при чем тут мессия?
– Ну, если человек может быть добрым и злым, он закономерно становится грешником. За все грехи человеческие расплатились разом на кресте. Ты видишь, что числовое значение и язык связаны друг с другом разнообразнейшими способами. Они взаимодействуют, как два полюса, как твоя левая и правая половинки мозга. Одна нужна тебе для размышления, другая – для счастья.
Рибейро опять отпил чаю, у Мануэла же не создалось впечатления, что он что-либо понял. Наконец он выдавил из себя, лишь бы что-нибудь сказать:
– Таким образом вы счастливы, потому что многое понимаете.
– Это весьма относительно, да и счастье бывает разного сорта. Заниматься словами и числами – одно дело, в этом многие разбираются. Они читают, слушают, считают. Для мира торговли этого вполне достаточно. Но с такими знаниями мы находимся самое большее в преддверии храма и его мудрости. Однако если ты хочешь проникнуть дальше в магическое пространство чисел, если ты хочешь разгадать загадку таинственного мира букв и слов, тебе должно посчастливиться.
Из букв мы образуем слова, слова складываются в предложения, и в виде историй мы выпускаем их в мир. Вскоре они становятся самостоятельными. Едва тобой произнесенные, они уже не принадлежат тебе, начинают жить
– Но математика, к счастью, не зависит от случая, – попытался ввернуть Мануэл.
– Конечно же, я принимаю его в расчет, это для меня необходимость. Ибо для большинства проблем, в принципе, существуют простейшие решения. Но поскольку счастье нам претит, а случаи не предоставляется, мы ожесточенно что-то считаем, ломаем себе головы, спорим и при этом совершенно не умнеем. Счастливый случаи и чистая математика так же неразрывно связаны друг с другом, как курица и яйцо.
Мануэл уставился на свою пустую чашку, как будто пытался найти там ответ.
– Одного я не понимаю. Ведь наука отвергает такие категории, как счастье и случай? И Церковь не допускает правоты случая. Для нее за всем стоит прежде всего воля Божья. А воля Божья не случайна.
– Именно так думает, конечно, твой духовник? – с иронией спросил Рибейро и потянулся к курительной трубке.
– А вы, что думаете вы?
– Я уверен, что Всевышний благосклонен к случаю, испытаннейшему средству против скуки.
– И у вас нет страха перед еретическими мыслями?
– Поскольку передо мной не Великий римский инквизитор, то страх не переходит границы разумного. Кроме того, противоречило бы здравому смыслу высказывать свои мысли где попало и кому попало.
Мануэл почувствовал себя польщенным, однако в него вселилась неуверенность.
– Бог не игрок! – сказал он.
– Не игрок – подходящее слово. Он – артист, скульптор, художник, поэт, как тебе будет угодно. Частично математика, частично свободная игра сил.
– Значит, все-таки игрок.
– И игрок тоже.
– Но у математики строгие правила и законы!
– Как и у любой другой игры. И все же результат неизвестен.
– Не прячется ли за каждой игрой скрытый механизм?
– Ты совершенно прав. И поэтому люди больше ничего, кроме тайного свода правил, не ищут. В видениях пророков или сивилл точно так же, как в звездах, в мистике чисел, в буквах и словах. Он есть и в историях твоего деда. Но только когда ты сам начнешь рассказывать, ты действительно нападешь на след этих историй – и раскроешь тайну их законов.
Мануэл Торреш да Силва, внук Мигела Торреша да Силва, штудировал арифметику и геометрию, на университетских семинарах узнавал о законах математики, а в долгих беседах со своим учителем о законах поэзии, и чем настойчивее проникал он в знания мира, тем яснее становилось ему, что и истории его деда чудесным образом следовали тем же законам. Потому что это были законы, которым следует жизнь.