Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
С библиотекой же была вот какая история. На втором этаже трехэтажного студенческого корпуса, в свободной комнате (бывшей курилке) студенты организовали свою библиотеку. Она составлялась частично на их складчину, частично через пожертвования или даровую присылку от редакций. Был избран специальный студенческий комитет, который занимался сбором денег и выпиской новых изданий. Все три года, предшествующие эксцессу, А. И. Булгаков был членом этого комитета.
Но только теперь начальство догадалось проверить, что же выписывали студенты. И тут оказалось, что выписывали-то в основном «Отечественные записки», которые после смерти Н. А. Некрасова возглавлял М. Е. Салтыков-Щедрин, а также журнал весьма демократического, если не сказать
Короче, периодические издания не только светского, но и не совсем рекомендуемого содержания.
На оба журнала уже наваливались цензурные репрессии. В ближайшее время (в апреле того же 1884 года) «Отечественные записки» будут запрещены и это станет тяжким ударом по здоровью Салтыкова-Щедрина. В тот же апреле будет арестован и заключен в Петропавловскую крепость (а через год выслан в Сибирь) Станюкович. Журнал «День» хотя формально и уцелеет, но под грузом цензуры безнадежно увянет, то есть с ним произойдет примерно то же, что в ХХ веке с «Новым миром» Твардовского после изгнания Твардовского.
(Напомню, что для поколения А. И. Булгакова Салтыков-Щедрин был не классиком из школьной программы, а живым и волнующе современным писателем. Варя Покровская, юная невеста Афанасия Ивановича, весною 1890 года напишет ему: «Мы всё это время читаем Щедрина, и я под влиянием этого чтения настраиваюсь на особый лад» [466] .)
Вот на эту никому не подконтрольную библиотеку перепуганное начальство Академии и решило наложить свою руку. Конкретно — книги перенести в общую библиотеку, где и за выпиской журналов, и за чтением их легче будет присматривать. (Кстати, официальная библиотека Академии была невероятно богата и весьма терпима.)
466
Е. А. Земская. Михаил Булгаков и его родные, с. 58. Речь идет о семейном, домашнем чтении по вечерам, когда Варя и ее мама «сидят за работою», то есть что-то шьют или вышивают, а кто-нибудь из братьев читает вслух.
Возмущенные студенты потребовали отменить это решение. В противном случае грозили разобрать книги по рукам. Начальство проявило упорство. Студенты ответили демонстрацией. Она состоялась вечером 12 марта, в то самое время, когда в читальной комнате общежития под надзором инспектора Королькова шло «приведение в известность» (то есть обследование) студенческих книг.
Из доклада инспектора Королькова — ректору: «…12 сего месяца в 9 часу вечера, когда я находился в студенческой читальной комнате и, вследствие постановления Совета Академии, занимался совместно с некоторыми студентами приведением в известность книг, помещающихся в их библиотеке, — в это время на коридоре среднего этажа была произведена студентами шумная демонстрация, обнаружившаяся в сильном крике, топанье ногами, свисте и т. п. Эта демонстрация повторилась снова, когда я, покончивши занятия в читальне, проходил по коридору среднего этажа. В том и другом случае огни в лампах были потушены студентами. Подобная же демонстрация и в тот же вечер была произведена студентами в общей зале, по окончании вечерней молитвы…» [467] (Причем в последнем случае в голову одного из служащих был брошен сверток бумаги с песком.)
467
ЦГИА Украины, фонд 711, оп. 3, ед. хр. 1592, л. 10.
И опять доносчиков не было. Ктo гасил свет, ктo кричал и бросал кулек с песком, осталось неизвестным. Зато по почте на имя ректора пришло дерзкое письмо. Оно сохранилось в архиве.
«О<тец> Ректор!
Не думаю, чтобы Аф. Ив. принимал во всем этом участие. Он предпочитал все житейские проблемы решать погружениями в работу, а в годы ученья — погружением в ученье. И тем не менее это все происходило при нем, в корпусе, где он жил, в комнатах, где был не один, в библиотеке, в которой занимался. Это был фон — это был плотный фон — его жизни и учения в Киевской духовной академии.
468
Там же, л. 28.
Естественно, за демонстрацией последовало расследование. Была назначена комиссия во главе с профессором Н. И. Петровым. Но то ли у Николая Ивановича Петрова душа не лежала к расправам, то ли он вообще был против изъятия у студентов их маленькой библиотеки — как бы то ни было, расследование продвигалось туго. Представленный комиссией «акт» не удовлетворил ректора. Было предложено расследование продлить, через три дня был представлен новый «акт», опять-таки ничего не разъяснивший. В комиссию ввели новых членов…
Прелестная сложилась ситуация: в демонстрации участвовали пятьдесят или шестьдесят человек — студенты первых трех курсов, но конкретно каждый опрошенный уверял, что именно его там не было и поэтому ни одной фамилии участников демонстрации он назвать не может.
Отмечу, что А. И. Булгаков сразу же был выведен из числа подозреваемых: весьма благоволивший многообещающему студенту инспектор Корольков упорно подчеркивал алиби А. И., который во время эксцесса находился в читальной комнате и помогал разбирать книги. Тем не менее, в протоколах опросов есть и имя Афанасия Булгакова.
На вопрос: «Считаете ли вы студенческие сходки делом законным и манифестации, в роде бывших 12 марта, уместными и приличными для студентов?» он ответил уклончиво, но достаточно твердо: «Смотря какие».
«Признаете ли своею обязанностью повиноваться всем требованиям академического порядка?» — «Признаю», — был ответ [469] . Впрочем, на последний вопрос все студенты ответили одинаково. Ни у кого не было желания лишиться казенного содержания или, того более, вылететь из Академии с волчьим билетом.
469
Там же, лл. 63 и 66.
Книги тем не менее были изъяты и перемещены в то место, какое определило начальство, трое из студентов уволены, десять — лишены казенного содержания. Осенью состоялся суд над киевскими народовольцами («Процесс 12-ти»), Петр Дашкевич был осужден и навсегда ушел из поля зрения Духовной академии, ее студентов и профессоров…
Но тишина не воцарилась. Академическую тишину взрывали не только студенты, желавшие читать светские журналы наряду с духовными и знавшие Пушкина, Гоголя и Щедрина не хуже, чем жития святых. Неприятности начальству доставляли и профессора.
Осенью 1885 года (Афанасий Иванович уже преподает древнегреческий в Новочеркасском училище, но связи с alma mater не теряет) в Академии разразился пренеприятнейший скандал, связанный — представьте себе — с именем профессора Петрова!
Вот уж кто никаких основ подрывать не собирался.
Сын псаломщика, он родился в Костромской губернии, и его простая фамилия — Петров, вероятно, образованная из отчества отца или деда, — пожалуй, говорит о крестьянском происхождении семьи. Путь к знаниям был традиционным — духовное училище, семинария, духовная академия — Киевская. С академией потом была связана вся его жизнь.