Последняя любовь Скарлетт
Шрифт:
Неподалеку от ее дома была аптека – заведение, в котором можно было не только купить какие-то лекарства, но и поесть, выпить чай, или кофе или даже чего-нибудь более крепкого…
С некоторых пор – наверное, лет пять назад, – почти все аптеки в Калифорнии, как, впрочем, и во всей Америке, превратились в некое подобие закусочных… Дело в том, что фирмы, занимающиеся лекарственными препаратами, поставили производство медикаментов на промышленную основу. Действительно – чем это там занимаются за своими перегородками провизоры?.. Что они там растирают в своих глубоких фаянсовых чашечках?.. Лекарства?.. Но
И лекарства стали изготавливаться на фабриках. Разумеется, провизоры потеряли свой заработок, и, чтобы не разориться, были вынуждены продавать мороженое, прохладительные напитки, табачные изделия, игрушки, папиросы кухонную посуду, бижутерию, открытки и даже автомобильные проспекты.
Спустя несколько лет после этого фармацевтического переворота американская аптека уже представляла собой большой бар с высокой стойкой и вертящейся рояльной табуреткой перед ней. За стойкой, как правило, стояли крепкие парни в белых пилотках, немного сдвинутых набок, или миловидные девушки. Улыбаясь посетителям профессиональной улыбкой, они жарили в грилях кур, подавали мороженое, цедили из толстых никелированных кранов шипящую сельтерскую…
В такой аптеке можно было позавтракать, пообедать, поужинать, выпить кофе или даже вина и виски – в зависимости от вкусов и пристрастий посетителя.
Именно в такую аптеку и зашла Скарлетт. Заказав стакан красного сладкого вина, она уселась за крайний от выхода столик и, пригубив его, задумалась…
«Да, теперь-то, наконец, с этим горностаем покончено, – подумала она. – Ничего, пусть Ретт возмущается, пусть даже кричит – теперь он, наконец-то, останется один… То есть, не один, а со мной… Теперь он не будет говорить, что ему одиноко… Что этот облезлый зверек заменяет ему всех и вся – и семью, и дом… и меня… А Ретту я скажу… Скажу, что он убежал. А-а-а, придумаю что-нибудь, а когда он успокоится, расскажу, как все произошло».
Скарлетт сделала еще один глоток вина и отставила стакан. Вино было на редкость хорошим, а тем более – для такого заведения. Скарлетт давно, вот уже несколько лет не пила такого…
Она размышляла…
Но почему все-таки Ретт Батлер так неожиданно, так внезапно изменился?..
Он ведь изменился не просто по отношению к ней – он вообще изменился…
Она могла ожидать от своего мужа чего угодно – но только не этого…
Променять ее, Скарлетт О'Хару, женщину, которую он всем своим сердцем любил, женщину, которую он когда-то назвал своим наркотиком… променять на это глупое бессловесное существо?..
Но почему?..
Разве оно способно дать ему, Ретту, то, что дает она, Скарлетт?..
Разве оно способно понимать его с полуслова, так же, как и она?..
Разве оно может действительно любить его, это животное?..
Нет, нет и еще раз нет…
Да, он изменился… Раньше ей это только казалось, раньше она все время мучилась вопросом – а не ошибается ли она? Не наговаривает ли на своего любимого?.. Но теперь она сама видит…
Кто же виноват в этом – он сам?.. А может… Может быть, она, Скарлетт?..
Нет, Скарлетт твердо
Она всегда казалась себе очень сильной, а особенно теперь: сильной своим жизненным опытом, твердостью и умом, рациональностью в поступках и в мыслях и трезвой практичностью. Она давно уже была уверена в том, что живет именно так, как хотела; правда, все эти неприятности, связанные с Реттом…
Но что за семейная жизнь без неприятностей?..
Она сделала еще один глоток и отставила стакан – на этот раз вино почему-то показалось ей приторным, липким и противным.
Скарлетт поморщилась: «И почему это я занимаю свои мысли такими глупыми рассуждениями?..»
Поднявшись, она, кивнув на прощание хозяину аптеки, неспешно пошла в сторону своего дома…
Скарлетт шла домой, твердо зная, что больше не будет терзать себя подобными размышлениями…
Все, с нее довольно!..
Стена, которая стояла между ней и Реттом, наконец-то сломана.
«Все, наконец-то с этим «облезлым хомяком» покончено, – подумала она, снимая плащ, – теперь ничто и никто не будет отвлекать Ретта от меня…»
Часы пробили пять вечера…
В комнате с прикрытыми жалюзями царил полумрак. Скарлетт в белом пеньюаре сидела на кровати в спальне, ее только что вымытые волосы были распущены по плечам. Она знала, что сейчас должен появиться Ретт, и потому хотела казаться в его глазах все такой же привлекательной и желанной, как и сорок лет назад.
В незакрытое жалюзями окно соседней комнаты вливалось вечернее тепло золотого июньского дня. Здесь словно чувствовалось сонное оцепенение Телеграфного холма, дремавшего за окнами. И Скарлетт испытывала теперь точно такое же состояние – легкое и спокойное. Теперь, когда больше ничто и никто не стоял между ней и Реттом, она была способна просто тихо, без движений, лежать, не чувствуя потребности размышлять о чем-нибудь серьезном. Ей было достаточно одного лишь сознания, что теперь она не одна, что теперь они вновь вместе, и что это препятствие, столь неожиданно ставшее между ней и Реттом, наконец-то преодолено…
Да, она прекрасно знала, что Ретт, обнаружив пропажу своего любимца, наверняка будет переживать, будет волноваться…
«Но ведь я сделала это исключительно для его же пользы!.. – все время выдвигала себе самооправдание Скарлетт. – Надо было раньше так поступить… Когда волна безумия, охватившего его, наконец-то отступит, Ретт сам будет благодарен мне за это…»
Заходящее солнце окрашивало калифорнийское небо в неяркие багряные тона – Скарлетт, сидя у окна, любовалась этим закатом…
Эти багряные тона чем-то напоминали ей родную Джорджию…
Сколько еще закатов ей предстоит проводить в своей жизни?..
Одному Богу известно…
Но ведь она не одна, не одна…
С ней – Ретт Батлер, ее любовь…
Было уже около семи, когда в комнату к Скарлетт зашел Ретт. Смерив ее недобрым взглядом, он тихо, но очень выразительно спросил:
– Где горностай?..
Скарлетт, конечно же, была готова к этому вопросу. Не поворачивая головы, она почти ласково, таким тоном, каким врачи обычно разговаривают с больными, поинтересовалась: