Последняя любовь
Шрифт:
— Что это за человек, Стефан! — воскликнул Михал, пыхтя, как паровоз. — Из камня ты сделан или из железа? Посмотрите на него, можно подумать, будто он не перелезал через этот проклятый овраг, — обратился он к остальным.
— Мы проходили обучение в Альпах, — с улыбкой ответил Равицкий.
— Ба! И я там бывал. Так ведь с тех пор сколько лет прошло!
— «En avant, fr`eres!» — отдышавшись, затянул Кароль, и все стали подниматься по усыпанной гравием садовой дорожке в гору.
—
— Наверно, сидит в овраге, слушает, как шумит ручеек, и льет слезы, вспоминая юного Вертера, — рассмеялся Михал.
— Он, верно, пошел дальней, удобной, дорогой, — предположил Стефан. — Немцы предпочитают идти к цели наверняка, выбирая безопасный путь. И потом, он не был, кажется, в Альпах, как мы с тобой, Михал.
— Зато он поет о том крае, «где апельсины зреют», — сказал Клеменс.
— И где произрастает картошка! — засмеялся Кароль, прерывая пение.
Так, переговариваясь и смеясь, они скрылись в тенистой аллее парка.
Такие дома, как в Н., еще совсем недавно часто встречались в Литве; добротный, без претензии на роскошь, он свидетельствовал о достатке, изяществе и комфорте. Стены его, потемневшие снаружи, внутри были ослепительно белые, а в парадных комнатах обтянуты штофом. Мебель не изысканная, но красивая и удобная, пол устлан коврами, в настежь открытые окна со двора и из сада заглядывали вьющиеся растения, кусты жасмина, сирень и розы. По убранству этого тихого и уютного дома можно было судить о просвещенном уме его владельца. Равицкий занимал в доме две комнаты с окнами в сад; его окружала буйная зелень, и сюда доносился шум Немана.
Не прошло и часа после переправы через овраг, как инженеры сидели за столом. Звенели тарелки и бокалы, шел оживленный разговор.
— Помнишь, Стефан, — весело говорил Михаил, — le bon vieux temps [113] в Париже? Мы были там почти год. Мне очень не хотелось уезжать оттуда, и я никак не мог понять, почему ты не остался там, когда тебе предложили такую почетную должность.
— Я хотел вернуться сюда, — коротко ответил Стефан.
113
Прекрасное было время (фр.).
— А я, признаться, хотя не слишком люблю Францию, остался бы. Быть профессором в одном из научных центров Франции и лестно, и для дальнейшей карьеры выгодно.
— У меня на это иной взгляд, — последовал короткий ответ.
Видно, Равицкий был не из тех, кто любит распространяться о себе, а может, он был не в настроении.
—
— Ой, monsieur Charles, я бы тебя вообще не пустил в Париж, — сказал Михал.
— Это почему же? — поинтересовался молодой человек.
— У тебя, юноша, в глазах — огонь, а для таких Париж — это скала, о которую разбивается будущность. Ох, молодость, молодость, — прибавил он.
— Оставь, Михал, молодость в покое, — отозвался Стефан. — Я люблю молодость, у нее всегда смех и песня на устах.
— Что-то ты слишком горячо защищаешь молодость, Стефан, — не сдавался Михал. — Видно, ты сам еще молод, впрочем, ты доказал это нам сегодня, когда преодолевал овраг.
— Мы-то с тобой, друг мой, хорошо знаем, сколько нам лет, — шутливо сказал Равицкий.
— Может, у тебя есть эликсир вечной молодости?
— Да, есть у меня такой эликсир, — ответил Равицкий. — Но, знаешь, я, пожалуй, избавился бы от него. Как вы считаете, господа, — обратился он ко всем, — может молодое сердце быть помехой для пожилого человека? — И он, против своего обыкновения, засмеялся громко и весело, но внимательное ухо уловило бы в его смехе тоскливую ноту.
Он задумался над своими словами, нахмурил брови, у рта залегли суровые морщинки. Но это длилось недолго. Вспомнив о своих обязанностях хозяина, он слегка провел рукой по лбу, словно отгоняя гнетущие мысли, и, подняв бокал, сказал:
— Господа, пью за успех будущей железной дороги!
— За успех дела рук наших! — закричал Кароль.
— Молодой человек, что вы сказали? — возразил Ми-хал. — Разве мы будем сами укладывать рельсы и делать насыпь? Разве это дело наших рук?
— Тогда выпьем за успех дела наших умов! — поправил Клеменс.
— Ja! Ja! Наших умов и наших денег, — закричал Генрих; у него карманы были набиты акциями железнодорожной компании.
— Немец, как без воздуха, не может жить без спекуляции, — шепнул Каролю Клеменс.
— Деньги — вещь бесполезная без ума и труда, то есть без головы и рук и, добавлю, без сердца, хотя люди считают, что можно прекрасно обойтись и без этого, — произнес Стефан.
— Я согласен с нашим уважаемым коллегой, — вскричал Михал, вставая со стула, — и пользуюсь случаем, чтобы воздать должное благородству, справедливости, неутомимости и возвышенности идей, — всему, что воплотил в себе наш друг и руководитель. — И, подняв бокал, он воскликнул: — За здоровье пана Стефана Равицкого, лучшего из друзей, гордость и славу нашего, как сказал бы какой-нибудь аристократ, ремесла.
Стефан сердечно поблагодарил, пожал протянутые руки, а когда все уселись на свои места, произнес ответную речь: