Последняя обойма
Шрифт:
— Какие-то они влажные, — сказал доктор, пересчитывая деньги.
— Какие есть.
— И вообще... Сегодня вы выглядите как-то не очень, — заметил он, пряча деньги в карман халата. — Выглядите сильно потрепанным. Или это обманчивое впечатление?
— Бывают тяжелые дни, — сказал я, стараясь, чтобы это звучало самоуверенно и гордо. Хотя после случившегося в ресторане «Комета» трудно было оставаться самоуверенным.
— Конечно, — согласился доктор. — Хотите посмотреть на вашего больного?
— Если можно.
— Для вас — можно. Только снимите плащ. У него сегодня
Я снял плащ и повесил на ветку березы. Если бы Матвей Александрович увидел его не в сумраке сквера, а в ярком свете больничного вестибюля, я бы упал в его глазах еще больше.
Я одернул свитер и зашагал вслед за доктором. Полученные деньги привели Матвея Александровича в приятное расположение духа. Он шел и насвистывал. Я подумал, что это хорошо. Когда у врача все в порядке, он заботится о больных. Просто у разных врачей разное представление о том, что такое — все в порядке.
Мы прошли мимо охранника в камуфляже, потом миновали дежурную медсестру за конторкой и остановились у белоснежной двери с табличкой «Отделение № 7».
— Это мое, — не без гордости сообщил Матвей Александрович и вытащил из кармана большую связку ключей. Два из них понадобились, чтобы отпереть дверь, а третьим доктор открыл палату, где лежал Сидоров.
— Первые сутки после операции возле вашего друга постоянно дежурила медсестра, — сказал Матвей Александрович, пропуская меня вперед. — Но сейчас положение стабильное, и такая необходимость отпала. Я держу дверь закрытой, на всякий случай. Чтобы посторонние не шастали. Но показания приборов, к которым подключен ваш друг, выводятся на дисплей нашему дежурному по отделению, и в случае чего он всегда готов прийти на помощь. Хотя вряд ли возникнут осложнения.
— Хорошо, если так, — ответил я, разглядывая неподвижное тело на высокой кровати. Рядом располагались стойка с капельницей и какие-то электронные приборы, провода от которых тянулись к Сидорову и опутывали его, словно маленькие черные змейки. От аппаратуры исходил ровный негромкий гул, и этот звук, как ни странно, меня успокоил. Я поверил, что все будет нормально.
— Вы можете тут побыть некоторое время, — сказал доктор. — Я не буду вам мешать. Когда соберетесь уходить, захлопните дверь и нажмите вот эту кнопку.
Оставшись один, я присел на металлический белый стул и уставился на Сидорова. Было непривычно видеть его таким неподвижным и молчаливым. Он немного осунулся, но в целом выглядел вполне прилично. Щеки были гладко выбриты. Пахло медикаментами, но не потом и мочой, как в переполненных государственных больницах.
Маленькие экраны медицинских приборов демонстрировали ломаные линии зеленого цвета, какие-то цифры. Эта загадочная суета сверкающей техники также успокаивала. У меня возник соблазн запереться в этой отдельной комфортабельной палате вместе с Сидоровым, смотреть на игру зеленых огней, спать по двенадцать часов в сутки, не видеть никаких следователей, не слышать ни о каких ограблениях, не прятаться и не искать, не бить и не быть избитым, не слышать визга пуль и не нажимать на курок...
Стерильная изоляция от внешнего
Я сел на один стул, положил ноги на другой и задремал. Какое-то время спустя мне послышался шум в коридоре, словно кто-то пытался открыть дверь в палату.
Этого было достаточно, чтобы привести меня в чувство. Я сразу же вспомнил труп Автандила во дворе «Кометы», вспомнил слова Анны...
Я ухватил стул за ножку и подскочил к двери, готовый разбить голову любому, кто посмеет сунуться. Так я стоял минут пять, пока окончательно не убедился в том, что шум за дверью либо остался в моем сне, либо не имел никакого отношения к сидоровской палате. Я опустил стул, снял одежду с батареи и, хотя та еще не просохла до конца, натянул джинсы, рубашку и свитер. От ботинок остались грязные следы на полу, но я решил, что заплаченной мною суммы более чем достаточно на покрытие такого рода убытков.
Я осторожно направился к выходу, напоследок поправив простыню, покрывавшую грудь Сидорова. Это было странное чувство. Будто передо мной лежал младший брат, о котором необходимо было заботиться. Младший брат, которого у меня никогда не было. Странно все это...
Как и было велено Матвеем Александровичем, я захлопнул за собой дверь и нажал на красную кнопку. Пора было двигаться домой. Я подумал, что московская комиссия будет весьма разочарована той легкостью, с которой я прожил двадцать четыре часа. Они явно преувеличивали опасности, грозящие мне и Сидорову. Даже Автандил пытался меня достать не из-за «Европы-Инвест», а совсем по другой причине...
Так я размышлял, но минуту спустя я уже не был столь оптимистично настроен. Я шел по коридору, чтобы найти Матвея Александровича и сказать, что ухожу. Вскоре я услышал его голос и прибавил шагу.
А потом я услышал голос его собеседника и замер.
— ...постепенно увеличивать нагрузки, — солидно поучал Матвей Александрович. — Сразу ничего не бывает, сразу только кошки родятся.
— На кой черт мне эти нагрузки?! — раздалось в ответ. — Ты же не можешь сделать так, как было. Никто не может! Уж лучше я буду безо всяких нагрузок ездить на «Линкольне», чем надрываться, чтобы хромать чуть-чуть меньше... Чуть-чуть — это не то, ради чего стоит напрягаться, Матвей. Или все, или ничего, — не менее авторитетно сказал Гиви Хромой.
Я стал медленно пятиться назад.
Глава 11
— Лучше не будет, — сказал Матвей Александрович. — Надо, чтобы хуже не стало. Вот ради этого и стоит потрудиться. Я, конечно, понимаю — заниматься лечебной физкультурой не так приятно, как сидеть в кабаке и гладить девочек по попкам. Тебе решать — твое здоровье...
— Что ты какой нудный! — Я словно увидел, как Гиви поморщился. — Сделай так, чтобы мне и лечебной, мать ее, физкультурой было приятно заниматься...