Последняя партия
Шрифт:
Команданте заставил себя помолодеть. Нельзя иначе; эти парнишки обязаны понять, что я – тот самый Команданте-Два, еще из тех времен, до оккупации, что я «рысь из Корриенте», черт побери; рывок на Тхэдонган, первый танк в столице – это все я, ребята, смотрите и проникайтесь, вы обязаны проникнуться, потому что вы нужны мне; без вас не выбраться, а значит, и не вернуться, а я, ребята, ваша надежда, золотой запас революции, вот в чем штука…
– Дети, революция в опасности! – вот что сказал Команданте, когда они набили подсумки автоматными рожками.
Время поджимало, но он говорил – быстро и точно, глядя прямо в круглые юные глаза, давя взглядом. Говорил о революции, которая страждет и зовет, оврагах ее, которые изнывают
Может быть, поэтому Эмиль и стал Первым? – мелькнула мысль. – Я всегда искал в словах смысл, а он орал, не думая, но меня слушали, зевая, а он заводил их так, что можно было воплями зажигать спички. Так что ж, детки, сможете ли вы бросить революцию под ноги бандитам? – почти кричал Команданте и у парней каменели скулы, а пальцы жестко белели на стволах. Сама революция говорила с ними; Господи, думал старик, не слушая себя, как же мало времени, непростительно мало, двоих немедленно на побережье, пусть помогут моим уйти в море, там легко переждать, чем бы ни кончилось; «Шкиптар» надежная яхта, сколько валюты вбухано, она не подведет, внучки не пострадают; у старшей больное сердечко, она испугается, когда эти явятся и начнут топать сапожищами по паркету, они ж не додумаются одеть тапочки, нет, только на яхту, и картины, обязательно картины, это бесценнейшее завоевание революции, им нельзя пропасть, эта сволота уничтожит их, она ж ничего не понимает в старых голландцах…
– За мной, товарищи!
И молодые побежали вслед за товарищем Владо, к низенькой двери, совсем незаметной, окрашенной в мрамор, под цвет стены. Только один вдруг бросил автомат и замотал головой, испуганно всхлипывая. Команданте пожал плечами: твое дело, как сердце велит, так и поступай, но высокий парень с темными усами, резко обернулся и вскинул автомат, сломав трусишку пополам.
Уже в подземном ходе, на миг остановившись, Команданте поймал парня за плечо, развернул к себе: «Все правильно, как имя?.. Все правильно, сержант Омотолу, ты верно поступил, Дан, слишком много там измены вокруг…»; славно, пришел в себя, все-таки какие же они слюнтяи, Господи, мы такими не были, ясно же, тот сопляк навел бы, так какого же черта…
Они проползли узенькими подземными переходами (какое счастье, что удалось пробить смету, Эмиль жался – «нет денег, нет денег», а когда они есть при таком Хефе?) и выбрались из люка в пяти кварталах от Дома Правды; оттуда, с площади, неслись крики и выстрелы, а здесь было спокойно, только рваная дыра в стекле полицейского участка и что-то кроваво-лохматое на мостовой; Команданте заметил горящие портреты, аккуратненький этакий костерчик, и сплюнул: ну, мрази, дайте только добраться до баз, дайте вернуться, кровью захаркаете эти костры…
Он обернулся: «Омотолу!»; усач подбежал, глаза его были белыми и абсолютно послушными; все, – понял товарищ Владо, – этот перескочил, надежен; «слушай, Дан, тебе – особый приказ, вот схема, вот код сейфа, пойдешь под землей, найдешь пункт, там сиди, к сейфу никого не подпускать, полезут – стреляй; я вернусь, понял?»; и Омотолу нырнул в люк, исчез, за ним еще один, этот пойдет на побережье, вывезет внуков: «…их убьют, ясно, парень? или еще хуже, возьмут в залог, тогда я не боец, беги, найди, выведи в море; еще: синие коробки, там важнейшее, обязательно погрузишь; беги!», «Есть, товарищ Владо!»; «Остальные – за мной!».
Улицы сочились ненавистью, изредка привязывались группки юнцов с трехцветными повязками, их отгоняли, сунув в зубы автоматы, по одной стайке, самой нахальной, пришлось стрелять. Щенки разбежались, бросив трупы и стонущих подранков; «Что с этими, Команданте?»; старик махнул рукой: оставьте, ребята, они еще молодые, пускай живут, революция гуманна; Господи, спасибо, что надоумил,
Темень прыгала перед глазами; вперед, вперед, не останавливаться, уже близко; сердце скакало шустрее кенгуру (однажды взбрело в голову слетать на выходной в Австралию; охота – чудо, вот только за лицензию содрали зажравшиеся капиталисты, ну ничего, для того мы и боролись, чтобы народ мог себе позволить, разве я не народ, разве не я лил за него кровь?); огни аэровокзала вспыхнули внезапно, словно проткнули тьму: все, ребята, добрались!
Они еще не догадались оцепить аэропорт, слава Святому Мигелю, заступнику гонимых; у личного вертолета суетился пилот; полностью надежен, сын покойного брата, родная кровь; под глазами набухли мешки, ясно, четвертый день дежурит, небось не высыпался, бедняга. Нежно звякнув, развернулась алюминиевая лесенка; шаг на ступеньку…
«Все, парни, благодарю; вернусь – разыщу! Слушай приказ: видите? – он махнул рукой вокруг. – Завтра здесь высадятся те, кто купил изменников, начнут выгружать мерзкие подачки… Они не должны иметь, куда выгружать. Все понятно? За командира ты, курносый!»; пилот серым пятном глядел из-за плексигласа: «Скорее, товарищ Владо, скорее!»; хлопнул люк, медленно пошли лопасти, и через иллюминатор Команданте успел заметить, что с курносенького слетела пилотка и понеслась по бетонным плитам полосы.
И только теперь Команданте позволил себе вспомнить, что ему почти шестьдесят. Тело обмякло, сердце стало гулким и каждый удар бил в виски; тупо ныл затылок. Из внутреннего карманчика достал склянку, кинул таблетку под язык. Так. А это что? Тьфу. Ключ от сейфа. Забыл отдать. Усмехнулся. Ну и хорошо. Зачем вообще этому, как его?.. код сказал? Нервы прыгнули, вот и сказал. Команданте откинулся на упругую, податливо прогнувшуюся спинку, закрыл глаза. Хо-ро-шо. Соберись, Владо, соберись, нельзя раскисать.
Перед глазами мелко дрожала спина пилота; молодец, племяш, толково ведет, почти без рывков, знает, что мне нельзя: город остался далеко позади, вертолет летел на юг, все хорошо, все нормально; дня три, много – пять вам веселиться, ублюдки; не отдадим плоды завоеваний, пусть лучше наша прекрасная страна утонет, чем снова станет рабой капитала; из тех, кто хлебнул Свободы, не сделать лакеев… вы вывели на улицы стадо, а чем будете кормить его завтра?.. то-то, черви, вы надеетесь на «гуманитарную помощь»? – зря, это я вам говорю, ничего вы не получите, потому что вы не видели, какие глаза были у курносого малыша, и не знаете, как он смотрел на меня… вы думаете, у вас есть аэродром?.. так нету вас, гады, аэродрома…
Он знал, что не ошибается, я он не ошибался.
Завтра весь мир облетит видеопленка, и люди вздрогнут и замрут у экранов: сплошная стена огня стоит над стекляшкой аэровокзала, красно-черный дым так едок, что просачивается, кажется, через экраны. Горят коробки: картонные, дощатые, завернутые в полиэтилен, обвязанные шпагатом, пылают вместе с орущими фигурками в комбинезонах. И помчатся по вызовам «скорые», когда на экранах возникнет юное курносое лицо; миллионы увидят, как паренек стрелял до последнего, а потом – вот тогда и начнутся инфаркты! – взрезал себе горло десантным ножом; глаза у него были щенячье-яростные и честные; а товарищи его били в упор из огня по солдатам и начали взрываться самолеты, и десантники палили наобум, пытаясь пристрелить смертников, но у них долго не получалось… и никто так и не узнал, что было-то в пламени всего двое, не считая курносенького…