Последняя песнь Акелы. Книга первая
Шрифт:
Оставшись один, Леша немедля двинулся в Реж.
Хоть и тосковал Пелевин без Колывана, однако понимал — пора начинать жить одному. Да и предвкушение от встречи с Варей заглушало тоску. Молодой охотник шел, улыбаясь словно блаженный, и, закрыв хотя бы на мгновенье глаза, тут же ощущал запах Вариных волос. Прикидывал, где начнет строить свой дом, шел почти без отдыха. Мечтал, как поедут они с Варей в уездный город, и какие подарки он там купит невесте. Придумывал, каким именем назовут они своего первенца.
Верстах в двух от Режа, утопая в снегу по брюхо, Лешу встретил Басурман. Кот, прижав уши,
В годы неурожая правительство стало выдавать желающим билеты, разрешавшие заниматься промывкой старых копей и отвалов. Вместе с этим новым для Урала промыслом появились хитники — те, кто копал отвалы, старые и новые, без всяких разрешений — а их в окрестностях Режа имелось множество. Ватаги хитников бывали такими отпетыми, что упаси боже попасться им на пути в недобрый час. Никому не ведомо, когда и как встала на их пути Варя, — но тело ее с ножевой раной в шею обнаружили месяц тому назад неподалеку от скалистого обрыва над рекой, прозванного «Пять братьев». Селяне быстро нашли злодеев и в итоге загнали варнаков на болото, где те и сгинули в стылых черных пучинах. Только и свершившаяся месть не могла заглушить Лешиной душевной боли.
Сутки просидел Алексей над Вариной могилой и, не утащи его греться Варины братья, — скорее всего, так бы и замерз насмерть. Мало что помнил Алексей в тот момент, но кошки, все так же сидевшие на заборе, сверкая во тьме глазами-изумрудами, странным образом утешили его душевную боль.
Надо сказать, что кошки не забыли свою Княжну и с наступлением тепла приходили на Варину могилу, рассаживались подле креста и тихо сидели там целыми днями, недовольно фыркая на любого, кто приближался. Кошки любили тепло и тишину, в которой упокоилась Варя.
Но Пелевин этого не знал. После расставания с Колываном и Вариной смерти возвращаться в такие знакомые леса и горы ему не хотелось; они словно бы предали его, и Леша не мог и не хотел их прощать. Он уходил прочь от изменников — в мир людей, городов и железных дорог.
Прибыл в Екатеринбург и сразу понял, до чего прав Колыван. Только искусы, переполнявшие уральскую столицу, Алексея не привлекали: ни веселые дома вокруг Малаховской площади, ни лихие рысаки, запряженные в лаковые пролетки, ни рекламы одеколонов и верхнего платья, ни даже цветные трубочки с маком и сахаром, которые за алтын продавали уличные торговцы.
Сначала он хотел остановиться в гостинице, благо пространство меж Покровским и Сибирским проспектами сплошь заполнено постоялыми дворами, вот только славой они пользовались худой. Имелись и другие гостиницы — «Вена», «Рим», «Берлин», самая лучшая — «Американская», но и с ними Алексей решил не связываться, причем главным образом — из соображений экономии. Хоть в средствах он и не нуждался, деньги имеют свойство заканчиваться в самый неподходящий момент. Придя к такому выводу, Пелевин снял комнату в домике неподалеку от Хлебного рынка. Район считался торговым, но Лешу шум и суета не трогали. Пытаясь поскорее разобраться в новой для него жизни, он две недели читал все доступные газеты и журналы — публичную библиотеку в городе еще не построили. Купил городскую одежду и, привыкая к ней, подолгу гулял по Главному проспекту — широченной улице с пешеходной аллеей посредине,
По здравому размышлению Пелевин решил попробовать себя в коммерции. В собственные прожекты пускаться не собирался и для начала хотел просто поглядеть на то, как можно заработать на жизнь торговлей. Начать же свои штудии посчитал разумным с Тюмени.
По приезде в Тюмень Алексей, помня дедовские наставления, немедля направился к Игнатову, тот был на пристани. Купец его не просто узнал — немедля принял, позвал обедать в салоне своего корабля. За столом рассказывал про незначительные мелочи и курьезы, много смеялся, потом, как-то вдруг став серьезным, сказал:
— Колыван, царство ему небесное, просил тебе помочь, ежели случай представится. Ты не смущайся, говори, чего хочешь.
Молодой человек, не торопясь и почему-то смущаясь, рассказал о своих соображениях относительно коммерции. Добавил к тому, что какими-никакими, а собственными средствами располагает.
Игнатов задумался и вдруг спросил:
— На меня поработать не желаешь? — И, видя, что парень находится в замешательстве, добавил: — Походи по нашим дорожкам, посуетись, дело пощупай, а коли средства есть, так пай купи да в дело его вложи.
Леша предложение Игнатова принял и с головой окунулся в незнакомую прежде жизнь: бесконечные торги да ярмарки; спрос и предложение; кожаные нарукавники и перемазанные чернилами руки. С одной стороны, уроки деда Колывана выковали Лешин характер, с другой — навек обрекли его на одиночество. Враз выпав из привычной среды, Леша тратил свои немалые силы, смекалку и жизненный опыт не на то, чтобы преуспевать или состояться в жизни, а на постижение глупых и незначительных, а порою — просто дурных ухваток. Мыслил ли он еще пару лет тому назад, что ему придется рядиться да сквалыжничать?
Поначалу Лешу подмывало махнуть рукой на коммерческие экзистерции и уйти обратно — в леса и горы. Но он еще не забыл их равнодушного предательства.
Его торговые дела шли ни шатко ни валко — Игнатов полагал, что он выгоду свою берет едва ли в половину возможного, самому же Леше хватало на все его потребности и чудачества.
Жизнь как-то незаметно превратилась в подсчеты невеликих выручек и проверки пудовых бухгалтерских книг, свершавшихся под стук перебрасываемых на счетах костяшек. Прошлое тонуло в обыденности и насущных заботах, словно в зыбучих песках далекого юга.
Но не повседневная суета и скучный купеческий труд оказались самыми неприятными. Самым противным стало то, что вместе со своим прошлым Леша терял тот азарт, ради которого люди проматывают миллионы, пускаются пешком в дальние странствия и пишут поэмы о неразделенной любви. Жизнь подобна питью, которое для каждого человека имеет свой вкус: кому сладка, кому горька, кому терпка, кому кисла до оскомины; жизнь же Пелевина вкуса просто не имела.
Иногда ему снились оленьи стада в снежных полях, танец шаровых молний над высокими башкирскими травами или августовские зарницы в полгоризонта. Но, проснувшись, он искренне не мог сказать, то ли это его воспоминания, то ли просто сон. И даже заводской пруд, на дне которого ждали его сокровища, казался ему теперь скорее грезами, нежели явью.