Последняя седмица. Откровения позднего агностика

Виноградов Борис

Люди общей судьбы и взаимного сострадания, мы интуитивно тянулись друг к другу, стараясь быть как можно более внимательными и ласковыми по отношению к ближнему и безусловно оставались бы таковыми до часа рокового. Кто-то из классиков сказал, что жалость унижает человека. Максим Горький или кто-то другой, не важно. По-моему, все наоборот – именно жалось является одной из главных человеческих добродетелей. Я бы занес её в разряд самых высоких достоинств, объявил бы знаком морального совершенства, духовной щедрости и нравственной полноценности.

– Но почему-то она, эта жалось, чаще всего является у нас признаком слабости

и безволия, объект насмешек, хулы и общего презрения, – сетовал, помню, в разговоре со мной Вячеслав Васильевич, сосед по лестничной клетке. – Зато в чести грубая сила и нахрап, чванство и жестокость.

Мы встречались чуть не каждый день у подъезда нашего дома или в магазине «Вишенка», где он покупал банку энергетика и выпивал на ходу, делясь информацией о погоде и здоровье. Он никогда не жаловался на судьбу, но мне казалось, что в его голосе постоянно звучит какая-то неизбывная тоска по доброте и сердечности. Иногда мы ходили гулять в сторону храма Илии Пророка, и там, на лавочке у Архиерейских прудов это свойство его голоса наводило на мысли о духовном. Я невольно заводил речь о том, что этих качеств нам не хватает, и сегодня мы имеем ситуацию, когда жалостливое, нежное отношение человека к человеку большая редкость:

– Его можно наблюдать воочию далеко не каждый день и не на каждом углу. Разве что в компании привокзальных бомжей, убогих и нищих на Ваганьковском кладбище или в стае бездомных собак.

Смерть Вячеслава Васильевича была для нас неожиданностью и большим потрясением. Меня несколько дней не было в Москве, и когда я приехал, сын Павел мне все рассказал. Врачи установили, что он умер от сердечного приступа у себя в квартире на четвертый день после того, как его избили бандиты в нашем дворе за то, что отказался дать им сто рублей на водку. Ему проломили голову, выбили зубы и бросили под забором у детского сада. Там он пролежал около часа, пока его не нашли соседи и не вызвали полицию. Приехавшие менты сказали: сам виноват – напился и полез в драку. Искать бандитов не стали, уголовного дела не завели.

…Это верно, ничто так не сближает, как общая беда, близость катастрофы или пир во время чумы. Но больше всего нас – недужных обитателей шестой палаты сближала вера в неведомую силу, дающую избавление от ниспосланных страданий. Это, как у наркоманов или в той песне – я прошу, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня… И вот, оно свершилось, пришел желанный миг, чудесной неги переливы. Малая доза какого-то снадобья принесла облегчение, дала шанс забыться, поймать кайф, я снова счастлив, молод, к привычкам бытия я чувствую любовь. В общем, хвала тебе, приют лентяев.

***

Когда Светлана Витальевна вздрогнула, столкнувшись со мной у входа в процедурную, и, видимо, с испугу спросила, как дела, восторгу моему не было предела. Не потому, что хотел поделиться с ней радостью и рассказать, как хорошо идет курс лечения, а потому, что она впервые заговорила со мной не шершавым языком больничного плаката, а тоном заинтересованной женщины. Тут я употребил все свое красноречие, благодарил персонал за доброту и ласку, её лично за явленную заботу, профессионализм и умение. Хотел еще сказать много чего из дежурного репертуара, из того, что накипело, но она уже отвернула свою очаровательную головку с прической Джулии Робертс в сторону и говорила с другим. Остался лишь едва уловимый дурманящий запах Head & Shoulders да тусклый свет

ее печальных глаз.

Однако моего восторга от нештатной встречи со Светланой Витальевной и курса лечения не разделяли многие, и в первую очередь старожил этих мест Федя Цыбулькин, который все скулил и жаловаться насчет того, что плохо кормят, одно лечат, другое калечат. Хотелось ему возразить, чтоб не нарушал идиллию, не портил обедню, мол, и так тошно, но в глубине души все мы знали, что он прав. Федя, умудренный долгой жизнью в пульмонологии и многолетним опытом общения с Медстрахом, был наглядным примером нашего светлого будущего.

Светлого в прямом смысле. Чем больше человека накачивают антибиотиками, тем больше он похож на египетскую мумию. Кожа на лице стягивается, словно пергамент, вот-вот сползет и оголятся глазницы, руки синеют, фаланги пальцев проступают сквозь кожный покров, как на рентгеновском снимке, а сам ты начинаешь светиться не хуже привидения с острова Кокос. Я уж не говорю о том, что творится у человека в животе, и какая там бушует вьюга. Кто из нас не бегал по коридору в сторону туалета, зажав руками ягодицы.

– Все вы, дети мои, теперь приписаны к нашему столу навеки вечные. Никуда не денетесь, – задумчиво произнес он с угрюмым видом Нострадамуса.

– Ты про какой стол говоришь, – спросил я его, но он не стал отвечать напрямую.

–Угадай!

Это была своего рода игра, детская забава под названием «За кем последнее слово» или «Кто умней». Участвовать в ней мог каждый с одним условием – не ругаться матом. Победителю вручали орден в виде фирменного значка интим магазина Евгения – «Купидон». Она родилась сама собой, когда я, разгадывая сканворды, обратился к обществу с просьбой найти синоним к слову «чудак» из пяти букв. Безучастных не осталось, всем понравилось. И вот теперь мы оживленно стали перебирать столы – обеденные, письменные, рабочие, массажные, операционные, компьютерные, кофейные, чайные, для кухни, для переговоров, раскладные, откидные, стационарные, трансформеры… Но Федя лишь мотал головой и отнекивался, пока Гога, занятый своими загадками, не сказал с большим акцентом:

– Ана-то-мы-ческий.

Все сразу вздрогнули и смолкли, поняв, что Гога попал в самую точку. Желания продолжать веселье и эти интеллектуальные игры уже не осталось. Федя лишь утвердительно крякнул и безмятежно повалился на подушку всхрапнуть, как он говорил, «полчасика». Это значит, скоро его могучий храп будет сотрясать ионизированный воздух и стены шестой палаты, а нам ничего не останется, как вычеркнуть эти час-полтора из личной жизни. И чтобы не дать ему это сделать, я стал задавать новые вопросы, пытаясь отвлечь его от дурных намерений.

– Что ты имеешь в виду, Фёдор?

– А то, – отвечал он, – что рано или поздно антибиотики погубят всех нас. Я читал, это самый опасный и коварный враг человечества, страшней чумы и холеры вместе взятых. Оказывается, всему живому теперь угрожает мутация и вымирание от этих самых пенициллинов, флемоксинов и прочей дряни.

– Постой, постой, ты же сам хочешь, чтоб тебя здесь кололи, ходишь сюда, как на работу. Чего ты тут делаешь, если знаешь, что бронхит таким манером не лечится?

– Да, хожу, а куда деваться. Или так подыхай, или от какой другой палочки. Говорят, антибиотики убивают обычные, в том числе и хорошие бактерии, а на их месте вырастают мутанты. Их ничем не прошибешь.