Последняя война
Шрифт:
Славка, хотя учился уже в институте, Гегеля пока еще не читал, как не читал и Канта, и Фейербаха, а потому сказать ему больше нечего было, он молчал, как бы скрывал за своим молчанием некий солидный груз. Сергей Васильевич тоже не мог ничего прибавить к разговору и тоже замолчал, налег на блины. Петр Петрович налил по второй.
– За тебя, Слава, - нежно пробасил он и чокнулся со Славкой. Петр Петрович преклонялся перед учеными людьми. Славка казался ему именно таким ученым человеком.
– Ну что?
– обступили Славку партизаны, когда он вышел из комиссарского отсека.
– Ничего, - ответил Славка скромно, немного стесняясь перед товарищами.
– Закрепляйся там, - сказал Арефий, -
Славке показалось, что молочные глаза Арефия смотрели на него недружелюбно, так же, как в Дебринке, в ту первую минуту, когда он увидел среди партизан главного, вот этого самого Арефия, нынешнего своего командира. Что-то обидное было в словах Арефия - "будешь за табаком ходить". Славка отстранил стоявшего перед ним парня, прошел к печке с красным, раскалившимся боком, присел на полешек, закурил. Всегда так - к хорошему обязательно примешивается плохое. Только что было хорошо, и сразу все настроение испортилось. И Славка в который уже раз вспомнил своего Гогу, стал думать о нем. Очень не хватало Гоги.
Он курил сигаретку, - теперь у всех были немецкие сигаретки, - с наслаждением затягивался, думал о Гоге, смотрел на отполированные и твердые, как голыши, головки сапог. Вместо своих, окончательно разбитых, на Славке были теперь немецкие, с подковами, с твердыми, расходящимися конусом голенищами. За такие голенища можно засунуть несколько гранат, особенно немецких, с длинными деревянными ручками. Немцы и носили свои гранаты чаще всего за голенищами. Распарился, размечтался понемногу Славка. Вывел его из этого состояния опять же Арефий.
– Холопов, - крикнул он, - к насосу!
Насос работал круглые сутки. Через каждые полчаса менялась смена, качавшая воду. Особенно противно было вставать ночью. Дежурный раскрывал ноги, щекотал пятки, но своего добивался. В самый сон надо было подниматься, идти к насосу. Все спят, а ты с напарником виснешь на этих ручках, качаешь: вниз - вверх, вниз - вверх... Иногда, во время смены, выходил из землянки по своим надобностям комиссар. Он пробирался темным коридором между нарами, вжикая фонарем-"лягушкой", останавливался возле насоса. "А-а, скажет, Холопов, - да кто ж, скажет, так качает, под "Дубинушку"? Надо качать под "Эх вы сени, мои сени, сени новые мои". Славка думает: покачал бы полчаса, запел бы тоже "Дубинушку"...
День и ночь хлюпал насос, выгоняя из землянки воду; возился на своей кухне Букатура; партизаны сидели возле печки в синем табачном дыму, в десятый раз обсказывали подробности боя с карателями, а то насмешничали друг над другом, вспоминали по большей части смешные случаи из своей жизни. А когда Настя Бородина читала им книжки, партизаны терпеливо слушали.
Лейтенант Головко на болоте занимался со своими минометчиками стрельбой. Делал так: брал мину, красную, диковинную, с хвостовым оперением, поднимал, как дорогую чашу, над минометным стволом и, перед тем как опустить в трубу, говорил:
– Будем живы!
Мину из трубы выбрасывало, а через короткий промежуток на болоте ухал взрыв.
– Будем живы!
– Щелк, удаляющийся свист и через минуту - у-ах! взрыв на болоте.
Текла обычная лагерная жизнь.
Командир занят был хозяйством, заготовкой сена, фуража, продуктов. Комиссар думал. Думал он вот о нем Разгромили, сволочи, две базы, напали на третью, на последнюю. Как дальше? Ну, хорошо, бой кончился в нашу пользу, а если снова придут? Теперь ведь они знают дорогу. Правда, силенок у них кот наплакал, гарнизон плевый, нестрашный для нас, и навряд ли будут укреплять его, главную-то силу на фронт гонят. Ну а если по-другому сложится? Вдруг какую-нибудь часть, например, маршевую, возьмут и кинут на нас, по пути, на день-два, чтобы избавиться от нас? Нет, тут что-то делать надо. И одним больше нельзя.
Потом мысль пошла другим путем. Кто приводит? Кто предает? В одном случае ясно, в другом случае неясно. Надо этим заниматься. Иначе можно дождаться чего угодно. Холопова привели прямо в лагерь, в землянку, в отсек привел этот Зайцев. Не спросил, не посоветовался. Правда, парень-то наш, комсомолец, хороший парень, но ведь мог оказаться на его месте и другой, - враги же кругом, со своей разведкой, с диверсантами своими. Вошел бы, сдернул с гвоздя ППШ, и будь здоров, откомиссарил Сергей Васильевич. Сегодня обошлось, а завтра? Надо заниматься этим. А то ведь придет такой, сдернет с гвоздя ППШ или другое что сделает... Кстати, ППШ не надо вешать у самого входа. Тем же манером, что и Емлютин, может прийти и диверсант, разведчик немецкий. Может прийти? А почему не может? Надо заниматься. И заниматься постоянно. А разговорчики разные? Разве их нет? Наверняка есть. Кто будет заниматься? Нужен особый отдел. Отдела не будет, но человека на это дело поставить надо. Без особого разглашения, но поставить. Пусть занимается.
Сергей Васильевич облегченно вздохнул. Он пришел к правильному решению. Заворготделом Мишаков. Был заворготделом теперь завособотделом. Мишаков, пожалуй, подойдет.
Был учрежден Мишаков. Спал он недалеко от печки, на срединных нарах. Там и осталось его место. Но на посты он больше не назначался, от качания воды тоже был освобожден. Партизаны толком не знали, по какой такой причине Мишаков освободился от всех обязанностей, бумаги завел какие-то, в отсек к комиссару стал похаживать. Никто ничего не знал, а все же каждый чувствовал: что-то такое образовалось там, недалеко от печки, какое-то место. Что же касается Славки, то он по наивности своей даже не догадывался об учреждении Мишакова. Для него почти все партизаны были еще не совсем свои, что ли, не совсем он сблизился с ними. Они были местными людьми и пришли сюда все вместе. Славка же пришел совсем по-другому. Но дело не в том. Сама жизнь подсказала: надо заводить особый отдел. И отдел этот, в лице Мишакова, был заведен.
После разгрома карателей все - от бойца до комиссара - почувствовали: жить можно. И немцев бить тоже можно. Комиссар весь день теперь дымил трубкой в отсеке начальника штаба. Заходил сюда и Петр Петрович, командир отряда. Продумывали новые операции, уже более смелые, более широкие по своим масштабам.
Взвод Арефия Зайцева тремя группами по двенадцать - пятнадцать человек направлялся в три деревни - организовать там местные партизанские отряды и общими усилиями провести целую серию операций по взрыву железнодорожных мостов, виадуков и просто железнодорожного полотна на линии Брянск - Гомель.
Одной из трех деревень была Дебринка. Славка попросил Арефия направить его в Дебринку.
8
Приехали на трех санях, открыто, в середине дня Пока отдыхали в соседней деревне, кто-то сумел передать в Дебринку, и староста Прокопий Гуськов укатил на станцию за десять - пятнадцать минут до появления партизан. Теперь уж, видать, запутался Прокопий в своих делах и намерениях окончательно, стал бояться партизан.
Из конца в конец верхней улицы, а потом и нижней, полыхнул слух: едут партизаны. Мальчишки выскочили навстречу, увязались за санями, сопровождали их до бывшего правления колхоза, где сани остановились. Бабы, расплющив о стекло любопытные носы, наблюдали за партизанами через окна. Те из мужиков, кто проживал дома, посерьезнели, попризадумались, заметив партизан со своих подворий или узнав об их появлении от соседей, от детей своих, от жен.